Сволочи, да? Вот ведь сволочи, думал идущий прямо в распростертые объятия мех, проворачивая тяжело ухающие мысли. Хорошо хоть, подарки привез. Вон какая сумка тяжелая.
И молния, молния на сумке, весело вжикнув и подмигнув меху на морозном солнышке, пропустила заинтригованных женщин к средоточию родственной заботы защитника Отечества.
И фраза, которая была сказана сразу вслед за «вжик»:
«Мама, это — Вам»
Огромный вес. Большой объем.
1.Четырнадцатъ полных комплектов стиранного постельного белья снизу, вдоль стенок, справа и слева.
2.Тяжеленный замызганный перфоратор с обломанным сверлом в венце композиции.
Ну? А вы говорите — да что они, эти военные, еще и в КВН умудряются играть?
СТАРЫЙ ДРУГ — ЛУЧШЕ
Петрович сопел в трубку, и качественная аппаратура доносила до меня это тяжелое дыхание через большой океан и две половинки континентов.
А еще хорошая телефонная линия доносила боль в ногах, трое суток без сна и тихое, но окончательное презрение к неграм.
Петрович уехал в Штаты десять лет назад. А еще одиннадцать лет назад он был механиком. Нет, он был Механиком. Маленький пограничный корабль представляет собой целую вселенную БЧ-5, которая всегда была, есть и будет. А Петрович в этой Вселенной был Центром — без него ничего не двигалось, не пыхтело и не давало гидравлику, воздух и электричество. НЭМСа или кого-то из его службы я на борту наблюдал крайне редко — им здесь было нечего делать.
Идет Петрович как-то по пирсу и видит на окутанном клубами солярного дыма 534-м всю эту командно-механическую братию, матом/визгом перетирающую настоящую риторику: «А что случилось со средним дизелем, вам же на границу завтра?»
— Олег! — кричит Петрович механику «тридцатьчетверки». — Подойди на минуту!
— Чё?! Только быстрее, видишь — групповуха и я в роли белобрысой фашистки...
— У тебя шатун оборвало в седьмом цилиндре. Так и говори — мол, на проворачивании возникли подозрения...
Вечером того же дня на дизель, аврально выдернутый из недр корабля, насели добрые от гонорарного шильца спецы-механисьёны:
— Пора вам, дорогой друг, в академию, — пели вокруг задумчивого Олега Гуляева. — На слух определить такую неисправность... Послушайте, а как Вы относитесь к военной приемке на заводе?..
А на границе Петрович сидел в кают-компании и задумчиво курил, пуская к подволоку витиеватые кольца. Рядом в крохотном буфете с ящичками кисло копошился вестовой в традиционном белом рванье.
— Вестовой, — негромко позвал Петрович.
— ??
— Порежь-ка колбаски...
Пятая неделя границы, хлеб да каша, сахар по большому блату. Помощник выдает «борташ» раз в двое суток — две шоколадки и банку тушенки, понятно, что только офицерам, бойцам все это идет в общий котел ежедневно, причем шоколад специально растапливается и разливается в горячем виде. Не надо тихо шизеть, уровень претензий ни при чем: так шоколад достанется всем, включая «карасей»... Колбасы же в провизионках не было уж года три...
— А? — говорит вестовой и хлопает немытыми глазами.
— Глухой, да? Колбасы, говорю, порежь...
— Так ведь нету колбасы, тащщ командир.
— А... ну да. Тогда открой тушенки.
Следующее утро, я выползаю из каюты и слышу.
— Вестовой!
— Я!
— Колбаски-то порежь...
— Тащщ командир, ну нету колбаски, нету...
— Сожрал, да? Ну, тушенки тогда открой.
Вторая боевая смена хрючит в кубрике, ночь, только что сменились радисты — их двое и они шесть через шесть (послужите-ка месяцок шесть через шесть). Сдавший вахту Смоленцов тихо сползает в кубрик, находит спящего метриста-вестового, толкает его в плечо и тихонько:
— Слышь, вестовой... колбаски порежь, а?
И в ночь над Финским заливом Балтийского моря Атлантического океана, мощно прессуя атмосферу, врывается дикий рев укушенного за канделябры бегемота:
— НЕТУ КОЛБАСЫЫЫЫЫШ! Вы! Офицеры! Сожрали! Все! Что! Было! И! Тушенки! Нету!
Перепуганный штурман на ГКП автоматически играет учебно-боевую тревогу...