— Я — живой!
— Нормально, брат. Тебя как звать?
— Саня...
— Значит так, Саня. Давай напишем на бумажке, как все произошло. Надо. Приказ начальника опергруппы.
Улыбка сползла с его лица. Соседи по палате угрожающе сдвинулись в тесный круг.
— Лейтенант, ты охерел? Его к герою надо представлять, а ты с бумажками? А вот этим костылем в ухо?
— Братцы, спокойно. Давайте будем думать. Я — по приказу в рамках дознания должен отобрать объяснение. Если этого не сделаю я, завтра здесь будет следователь военной прокуратуры. Кому от этого лучше? Пусть он расскажет, я запишу, и делов-то, а?
Саня стал рассказывать. А я написал свой первый рассказ о войне. Можно сказать, под псевдонимом.
«Шли на подъем, на „пятнашку“ рано утром. Оставался предпоследний язык серпантина, самый длинный. Техника у нас, сам знаешь, полное дерьмо.
Старший сказал:
— Саня, давай со своими вверх до конца этого отрезка. Как проверишь — сверху дай отмашку. Мы тогда с разгона втянем остальную колонну. По другому никак. Пятерка совсем не тянет. Встанем где-нибудь посередине — амба. Раздолбают как котят. Ну, с богом!
И мы с парнями пошли. Привычно пошли. Работаем. Мы эту дорогу уже как свои пять пальцев выучили. Через день здесь ползаем.
Идем. Носы в землю. Сегодня без собачки. Обдристалась бедная, вот и не стали брать. Я — третий. Вот и поворот почти...
Вспышка. Взрывы. Выстрелы. Ору: «Огонь!» Ничего не вижу, дым. Руки по инерции делают все, что им положено — с подствольника — бац, переводчик огня вниз — очередь. Толчок, еще один. Боли не чувствую. Своих не вижу. Парни, ну что же вы? Огонь, огонь!!! Прилетела птичка, клюнула в яичко...Бум-бум, в голове разорвались тысячи искорок. Проваливаясь в черноту, успеваю увидеть два распластанных тела своих бойцов. Амба...
Открываю глаза. Сколько прошло времени? Вечность. Это потом мне скажут, что весь бой длился несколько секунд.
Где автомат? Вот он, родной! Тяну руку. Черт, чьи-то ноги. Наши? Поднимаю голову. Чучело бородатое, в меня целит, падел! И-эх! Спасибо, папа, что отвел меня в третьем классе в секцию акробатики. Видел бы меня тренер — сальто назад из положения лежа! Ой, куда это я лечу... Дальше — не помню. Очнулся на руках у наших.»
Очевидцы потом говорили, что после сальто Сашка пролетел метров восемь с обрыва. А духи просто не успели с ним закончить. Повезло...
В совместно «отшлифованной» бумаге все было сухо и скучно. Военная прокуратура будет удовлетворена. Сашке налили водки, и он пил ее как воду. И было такое чувство, что была б она сухая — он бы ее грыз. Грыз и плакал:
— Ребята, простите, простите, ребята... Я — живой...
МНЕ СНИТСЯ СОН...
Мне снится сон, что я опять ТАМ...
Ночь. Оживает пустыня, «оживают» люди.
Я сижу в блиндаже и разбираю посылочку из дома.
«Вот теплые носочки, шерстяные. Почти джурабы[1]. Это любимая жена мне. «Сидела — грустила, сидела — скучала, шерсти клубочек катился мимо... Его подняла, носочки связала — носи, мой сладкий, носи, любимый...» Спасибо, родная моя... Вот ужо приеду... Обниму, зацелую...
Вот тельняшка парадная, с «начесом». Это старший братик нам с «барского» плеча. Он уже повоевал свое, исполнился и теперь ночует дома. Знает, чертяка, что нужно «пехотному» офицеру! Теплый «вшивничек» на войне — первое дело! Спасибо, братик...
Так, а это что у нас тут? Знакомый фантик... Грильяж! О-о-о, мамуля, ты все помнишь! Мои любимые. Полкило. Благодарствую...
А это нам папа — чай зеленый, 95-ый! Где достал? Суперпупер! О! Чабрец, мелисса, мята! Класс! Ну, батя, ну, уважил! Все, как я и просил. Ого! И лезвия «шиковские» — отпад! Завтра буду выбрит до синевы, а не «слегка» как обычно. И конечно... Виват! «Фирменное» домашнее сало — с прослоечками мяса, с чесночком, да с перчиком. «Слышь, афганец, сало будешь? Ну, яки ж афганец сало не буде?» Спасибо, батя...
А на сладкое? А на сладкое нам от белочки-сестрички — варенье земляничное! Сама собирала, сама варила — ай, молодец! Баночка только маловата...»