— Угощайтесь, братцы! Вареньице вот сестричка прислала, земляничное. Вкус — спе-сфи-сс-кий!
— О-о-о... А пахнет-то как, парни! Лесом пахнет, русским духом!
— С вашего п-а-а-зв-а-л-е-ния? Ложечку?.. — это наш «мальчик» двухметровый, Сереженька Пышкин, начальник «первой». Ему трусики старшина подбирает распоследнего размера — не налазят — ляжки мешают. Приходится штыкножом с боков подпарывать. У Сережи своя индивидуальная ложечка. Не в силу личной гигиены, а токмо сообразно аппетиту. Она у него размером — как малая саперная лопатка. Р-р-раз! И нет полбаночки! Еще раз...
— Сережа, имейте совесть! А... поздно... Проглот вы, батенька. Вас легче пристрелить, чем прокормить, любезнейший...
— А я чё? Другие вон чё, и то ничё...
— Братцы, а может сальца? («Витамин Це — винЦе, сальЦе...»)
— Сальца?.. Блин, час ночи. И сальца... Ты — изверг! Это невозможно. Это негуманно, в конце концов! Это абсолютно нездоровый образ жизни... — пауза — А-а-а... давай! Устроим холестириновый шабаш! Сало, цибуля и... горилка...
Я нарезаю сало — вот оно, «дымится»: сочное, бледнорозовое, тонюсенькими ломтиками на блюдечке, с голубой каемочкой. Все уже в слезах и соплях, истекают слюной. Ах, как хочется! Ну же!.. Подцепляешь ножичком его и в рот...
— Сынок, ты чего это тут?..
Открываю глаза — ба! Я стою в трусах у раскрытого холодильника. В одной руке шмат сала, в другой — горбушка «бородинского». Рядом — мама, смотрит на меня в недоумении, слегка ошарашенно.
— М-м-м... — мычу я с набитым ртом.
— Ты, может, не наедаешься, сынок? Я, может, невкусно готовлю? Или мало?.. — И уже совсем почти обиженно, — Ты б сказал — я б тебе сделала — чего хочешь! Хочешь — пельмешки? Или рыбки... Судачка тебе пожарить?
Прости меня, мама...
Ну, как тебе объяснить, мама, что не голодный я. И не «лунатик». Просто привычка это — «оживать» ночью. Выделение желудочного сока к ночному доппайку. Рефлекс филина.
Не отпускает меня та, «прошлая» жизнь.
Снится...
НАС ТАМ НЕ БЫЛО...
Когда господин Громов, наш самый Главнокомандующий самым Ограниченным контингентом самых Советских войск в Афганистане 15 февраля 1989 года заявил, честно и мужественно глядя в многочисленные телекамеры, что «за моей спиной не осталось ни одного российского солдата», мы долго смеялись. Последний объект пограничников выходил из Афгана в июне.
Но нас там «НЕ БЫЛО» с самого начала...
Пограничников перед отправкой «за речку» заставляли перешивать зеленые погоны на красные, армейские. А в газетах, описывая действия наших пограничных подразделений в Афганистане, всегда писали — мотострелки...
Но нам это все было «по барабану».
Тем более, что там, за «речкой», наши офицеры и солдаты в принципе не носили погон. И вообще, строй закордонных «погранцов» перед выходом на операции скорее напоминал строй тех же духов. Только почему-то русоволосых и красномордых. А наши «переводят»[2] — таджики, туркмены, узбеки — так вообще — одно лицо! Моджахеды, блин...
Мы ходили на операции в выклянченных у армейцев «лифчиках-разгрузках». Мы ездили на технике, где зачастую стояли движки, снятые за ящик тушенки с армейских БэТээРов. Мы курили сигареты «Охотничьи», «разлива» 1942 года. Мы ели «кильку в томате» — это была наша «красная рыба»... Во всем ограниченном контингенте мы были самыми «ограниченными». В смысле снабжения, друзья, в смысле снабжения... По сравнению с «Красной армией» — так мы были просто нищими, господа!..
Подъезжаешь, бывало, к куче всякого «добра», лежащего в навал у дороги. Рядом под маск-сетью сидят «красные» полковники. Дуют «холодный чай» в последнем километре перед границей. На выход, господа, на выход! «Мы уходим с Востока»... Прости-прощай, «ридна афганщина»...
Что за «добро», вы спросите? И я вам отвечу! «Добро», мои драгоценные сограждане — это разный военный «хлам». Очень часто основными в «хламе» были, например, боеприпасы. Са-а-амые различные. «Неучтенка» — это она в Афгане в порядке вещей. А в Союзе — криминал, статейное дело. Помимо боеприпасов — масса других полезных на войне вещей: ящики, коробки, банки-склянки, «шмотье» интендантское, железяки всякие. «Хлам» в общем...