Итак, я представил себе положительного вида безголовое английское привидение с электрическим счетом в руках, стучащее по ночам пустыми кружками и ворующее мелочь из кассы. Вообще английская мелочь настолько привлекательна, что ее трудно не украсть. Это вам не какой-нибудь рубль, нерасторопный цент, который не разбежится как следует звякнуть, когда бросаешь его на стол. Маленький, но полновесный фунт очень увлекательная монета – она толстенькая, и у меня всегда текут слюнки, когда я ее вижу, а особенно когда пересчитываю ее ценность в любую из мировых валют.
Поскольку у безголового привидения слюнки течь не могли, оно, наверное, просто тихо тырило фунты из кассы, чтобы достойно и в срок оплатить свой электрический счет.
Внезапно мои фантазии улетучились, как только мой английский проводник с видимым удовольствием сообщил, что это название паб получил от английской пословицы «Женщина может молчать, только если она обезглавлена» (простите за вольный перевод) и что этот паб как бы завлекает завсегдатаев тем, что к ним не будут приставать с лишними разговорами.
Жаль, что эта английская привычка к молчанию не привилась у их дальних потомков, населяющих мою канадскую окрестность. Там в очередной раз, когда какая-нибудь раздатчица на кассе задаст мне ошеломительный своей неожиданностью вопрос: «Готов ли я к Рождеству?» или «Хорошо ли я провожу время в отпуске?» (хотя я тут не в отпуске – я тут живу и встречаюсь с ней почти каждый день уже четыре года), мне хочется, чтобы она была обезглавлена, причем добровольно и окончательно. А электрический счет я ей, так и быть, оплачу, поскольку как раз любовь к предъявлению электрических счетов, как это ни удивительно, канадцы унаследовали у англичан без излишней модификации.
Итак, в очередной поездке, часто прерываемой моими всегда неуместными вопросами, мы прибыли в ясно освещаемый солнцем какой-то городок в Линкольншире. То ли Стэнфорд, то ли еще какой – их названия у меня давно смешались с липовыми канадскими названиями, звучащими так же, но имеющими под собой одну дыру хуже другой.
Проводник наш имел особенно торжественный вид, какой он всегда имел, когда собирался нам показать что-нибудь значительное, с его утонченной точки зрения знатока, но чаще всего нам казавшееся непримечательной блеклой захолустностью, как весьма подержанный паб в лондонских доках, которому было то ли пятьсот, то ли шестьсот лет. Пить и есть там было нечего, однако дух истории заставлял воспрянуть наши потрепанные молью путешествия души, и мы сидели и смотрели на воду в Темзе и говорили о чем-то вечном и успокоительном.
Перед нашим проводником вообще стояла сложная задача – развлекать нас чуть ли не в течение пяти дней, тогда как он специлизировался на четырехчасовых турах по Лондону для американцев. Сначала он старательно читал путеводитель накануне посещения очередной достопримечательности, чтобы нам с наивысшей профессиональностью всё пояснить, но не тут-то было! Потому что я тоже дисциплинированно читал накануне путеводитель, а все путеводители как две капли воды наперебой толкуют об одном и том же. Так, в один из первых дней мы посещали курортный город Бат и мистер Уорбойз – так, кажется, звали гида, – торжественно собирался сообщить о целебном источнике, в котором какой-то король… Я не дал ему закончить и, как заправский выскочка в четвертом классе, отчеканил: «Такой-то король купался в грязи со свиньями и излечился от золотухи». Я торжествовал, но мистер Уорбойз с подчеркнутой корректностью произнес: «Да, я вижу, вы недурно осведомлены о местных достопримечательностях». Сначала я подумал, что это комплимент, и даже загордился, но потом я понял, что нет ничего страшнее и неприличнее для джентльмена, чем показать свои знания перед другим джентльменом, тем более его перебивая. Я вспомнил какую-то статью, с сарказмом описывающую нескольких англичан за столом, обсуждающих какие-то дела в одной африканской стране. Все участники разговора долго делали вид, что не помнят ее название. Один из них – немец – встрял: «Так это же Занзибар!» Все англичане за столом торжествовали – вот нашелся невежа – сразу видно, никакого воспитания. «Да, пожалуй, Занзибар», – неуверенно согласился один из собравшихся, хотя все за столом знали, что он проработал послом в Занзибаре десять лет. Так и я обзанзибарился в тот злополучный момент, когда показал свои неуместные знания о короле, свиньях и золотухе. Больше мистер Уорбойз ничего нам не рассказал до конца дня. Я понял свою ошибку и не стал больше читать накануне путеводитель, но следующий день показал, что наш проводник тоже решил не читать путеводитель, раз уж мы его и так читаем. Таким образом, и другой день прошел без особых объяснений, и я, чтобы как-то компенсировать потраченные деньги, докучал мистеру Уорбойзу вопросами и соображениями на темы от битвы при Гастингсе до Маргарет Тэтчер.
Итак, мы прибыли в очередной городок, где гид изготовился показать нам какой-то собор. Мы были пообедавшими и, казалось, ничто не препятствовало продолжению путешествия. Но вдруг я заметил вывеску на пабе, что там подают пирог с линкольнширской колбасой, линкольнширский пирог, короче. Я решительно потребовал остановить. Гид был удивлен, недоволен, но остановился. Он уже привык к странности нашей парочки требовать непосредственно после обеда в дорогом месте остановить на каком-нибудь полустанке на трассе, где я заказывал индийское карри, которое с виду меня почему-то привлекло, хотя после его потребления весь остаток дня и часть ночи организм искренне раскаивался и трепетно обещал больше никогда не есть всякую гадость. Но на следующий день всё повторялось, потому что моя страсть вечно нажираться чем ни попадя сопутствует мне с детства и, боюсь, до добра не доведет. «А как же собор?» – спросил гид меня, уже выходящего из машины. «Собор подождет», – сказал я по-наполеоновски, командным шагом направляясь к пабу. Я вообще падок на рекламу в лоб – написано пирог, давай сюда пирог. И в такие моменты мало что может меня остановить.