— И мат дан не с краю доски. Это тоже красивее, — продолжал Гурвич. — Вот в этом и заключается эстетика на клетчатой доске. — И он взглянул на Капитана. — Высшая красота, как и в жизни, в торжестве мысли над грубой силой! — И Гурвич назидательно постукал пальцами по группе сгрудившихся черных фигур.
— Эстетика, эстетика! Чего тут восхищаться! — вскипел Капитан. — Мы же проиграли эту партию. И матч не выиграли!
— Но зато какой мат получили, — улыбнулся Гурвич.
— Блестящий проигрыш! — всплеснул руками Капитан, вложив в эти слова весь сарказм, на который был способен.
Поэт заключил спор тут же придуманным четверостишием:
— Кто бывает рад, Когда получит мат?
Конечно, этюдист!
Попробуй разберись!
Мы разобрались в позиции и стали расходиться. Жене хотелось домой. Она и так стоически провела здесь вечер, утверждая, что ей были интересны люди и их переживания, а не фигурки, переставляемые на доске. Однако меня что-то удерживало. Мы прошли через дубовый зал, и я заметил своего моложавого, но седого полковника. Он кого-то ожидал. Оказывается, меня!
Подойдя к нам и извинившись перед моей женой, он несколько застенчиво обратился ко мне:
— Я очень рад, что встретился за доской с этюдистом.
— Почему? Вас интересуют этюды или способность этюдиста к практической игре?
— Видите ли… я сам немного этюдист. Хочется показать вам некоторые мои слабенькие этюды.
Мы переглянулись с женой и вернулись в гостиную, где столбиком стояли на столе еще не унесенные комплекты шахмат.
— Какие же этюды вы составляете, Борис Андреевич? — поинтересовался я.
— Стремлюсь выразить что-нибудь необыкновенное, хотя я совсем не «гений, парадоксов друг». Вот, например, мой самый первый этюд — мат одним конем в середине доски.
— Представьте, мой первый этюд тоже был на такую тему, только конь был превращенный. А еще какие темы вас занимали?
— Да вот еще… Этюд несовершенный, конечно, не все поля вокруг короля активно блокируются пешками, но все-таки получился мат в середине доски одним слоном.
— Одним слоном? — не веря ушам, переспросил я.
— Да, но вокруг черного короля, к сожалению, одни лишь пешки, фигур нет.
Я ужаснулся. Только жена заметила это, но, как и я, постаралась не подать виду. Она наблюдала, какие страсти владеют людьми, всего лишь смотрящими на шахматную доску. Ей было непонятно, но занятно.
— Мне очень нравятся этюды Гурвича. Жаль, что он не играл сегодня, — продолжал Сахаров. — Мне близки его взгляды на этюды.
— У нас общие вкусы, — заметил я, пристально глядя в лицо недавнему противнику. И я решился: — Скажите, Борис Андреевич, почему вы так долго думали над записанным ходом? Увидели этюд?
— Знаете, так бывает в шахматах. Вдруг покажется. Хотите, я покажу вам записанный ход?
— Нет! Зачем же! — запротестовал я. — Это против правил!
— Это правила для игроков, а мы с вами этюдисты, художники!
— Если хотите оказать мне доверие, то я им не воспользуюсь.
Но я воспользовался! Неожиданно для себя воспользовался, едва он назвал записанный ход — 41.Л:g4!
— Если вы записанным ходом жертвуете мне качество, то я сдаю вам партию, — объявил я.
— Что вы! Зачем? — запротестовал он. — Нам предстоит еще сложная игра!
— Даже красивая, этюдная. Я покажу вам ее. Мат одним слоном.
— Вы решили подшутить надо мной! — Седой полковник стал сразу серьезным, подобранным, почти оскорбленным.
— Отнюдь нет! — И я быстро расставил отложенную позицию и показал наше с Гурвичем ее решение.
— Мат одним слоном при четырех активных блокированиях, — торжествующе сказал я. — Пешками, слоном и даже ферзем!
Борис Андреевич нахмурился.
— Я не видел этого финала, — отрезал он. — Вы зря сдали партию. Могли бы встретиться завтра.
— Мы встретимся! Еще встретимся, — пообещал я.
Он снова жестко пожал мне ладонь и учтиво поцеловал жене руку. Она смотрела на него, стройного, удаляющегося с высоко поднятой головой.
— Зачем же было обыгрывать самого себя? — обернулась ко мне жена. Ей действительно было непонятно. А понял ли я?
…Я до сих пор не знаю, ради чего Сахаров пожертвовал свою ладью на g4? Директор крупнейшего научно-исследовательского института, доктор химических наук, профессор, член-корреспондент Академии наук СССР, лауреат Ленинской премии и вместе с тем мастер спорта СССР по шахматной композиции Борис Андреевич Сахаров не оставил любимые шахматы. Случилось так, что ему привелось заменить меня на посту руководителя советских шахматных композиторов и вице-президента Постоянной комиссии по шахматной композиции ФИДЕ.
Когда четверть века спустя я предложил Борису Андреевичу вернуться к его «детскому этюду» с матом одним слоном на середине доски, отразившемся на сыгранной нами когда-то партии, он охотно согласился на совместное творчество.
Наша партия не сохранилась в записи, хотя Гурвич советовал мне убрать все лишние фигуры и представить идею в чистом, этюдном виде. Вдвоем с Сахаровым мы много работали над этой сверкнувшей идеей и, смею сказать, подружились. Но воплотить в корректной форме наш замысел нам никак не удавалось. И уже после его безвременной кончины, всегда помня о нем, я опубликовал в своей книге «Дар Каиссы» в очерке «Поэты не умирают» получившуюся у нас позицию. Гурвича уже не было, чтобы оценить, насколько в ней воплощены его идеи о шахматной эстетике. Но сам я не слишком одобрял наш общий этюд. И пытался, пытался и пытался найти иное воплощение замысла. Однако терпел крушение за крушением.
И только сейчас, спустя столько лет, я, наконец, могу показать, как, возможно, протекала наша с Борисом Андреевичем партия, завершившаяся этюдом, который я посвящаю его памяти.