— Какая прелесть, Гарри!
— Где?
— Да эта кроха. Ты видел ее рожицу?
— А что в ней особенного?
— Она же красная, как клубничка. Прелестный ребенок!
— У тебя самой почти такой румянец. Здесь все прекрасно выглядят. Нас выставляют на мороз, едва мы научимся ходить. Изумительный климат.
Она взглянула на него и не нашлась ничего возразить. У него был отменно здоровый вид, и у его брата тоже. Да она сама нынче утром обнаружила, что у нее порозовели щеки.
Неожиданное зрелище привлекло их внимание, и они с минуту оторопело взирали на открывшийся впереди перекресток. Там, согнув ноги в коленях и экстатически уставившись в студеное небо, какой-то человек, видимо, готовил себя к вознесению. И в следующую же секунду они неудержимо расхохотались, потому что вблизи выяснилось, что их сбили с толку невообразимые брюки, мешком висевшие на их владельце.
— Здорово нас провели, — смеялась Салли Кэррол.
— Судя по брюкам, южанин, — подпустил шпильку Гарри.
— Зачем ты так, Гарри?
Ее удивленный взгляд вызвал в нем только раздражение.
— Черт бы их всех взял, этих южан!
Ее глаза сверкнули гневом.
— Не смей о них так говорить!
— Прошу прощения, — ядовито извинился он, — но ты знаешь мое отношение к ним. Это… это выродки, у них ничего общего со старыми южанами. Они столько времени выезжали на неграх, что вконец разболтались.
— Придержи язык, Гарри, — резко оборвала она его. — Они совсем не такие. Пусть даже ленивы — я бы на тебя посмотрела под нашим солнышком! Но они мои настоящие друзья, и я не желаю, чтобы их всех поливали грязью. Среди них есть настоящие мужчины.
— Видел, знаю. Кто идет к нам на Север получать образование — те еще ничего, но уж таких отпетых лоботрясов, нерях и грязнуль, как в вашем захолустье, я не видел нигде.
Салли Кэррол сжимала пальцы в перчатках и кусала губы.
— В моем выпуске, — не унимался Гарри, — в Нью-Хейвене, был один с Юга, мы все думали — наконец-то сподобились увидеть настоящего аристократа, а потом оказалось, что он вовсе не аристократ, а сын предприимчивого северянина, который у вас в Мобиле прибрал к рукам весь хлопок.
— Южанин никогда не позволит себе так распуститься, как ты, — сухо отозвалась она.
— Пороху не хватит.
— Или чего-то еще.
— Ты меня прости, Салли Кэррол, но я от тебя самой слышал, что ты никогда не выйдешь замуж за…
— Это совсем другое дело. Я говорила, что вряд ли захочу связать жизнь с кем-нибудь из моих тарлтонских кавалеров, но при чем здесь остальные?
Немного прошли молча.
— Пожалуй, я погорячился, Салли Кэррол. Прости меня.
Не отвечая, она кивнула головой. Несколько минут спустя, уже дома, она порывисто обняла его.
— Гарри, — лепетала она сквозь слезы, — давай поженимся на будущей неделе. Я боюсь таких сцен, страшно боюсь. У нас все было бы по-другому, если бы мы поженились.
Но Гарри еще не отошел, теперь его подогревало сознание своей неправоты.
— Глупость. Мы же договорились — в марте.
У Салли Кэррол сразу высохли глаза, и она вся подобралась.
— Хорошо. Зря я, должно быть, это сказала.
Гарри смягчился.
— Чудачка! Поцелуй меня, и забудем все это.
Но когда в тот же вечер, заключая программу варьете, оркестр грянул «Дикси», Салли Кэррол ощутила такой наплыв чувств, перед которым померкли все дневные переживания. Сжимая ручки кресла, она все клонилась вперед, пока ее лицо не стало совсем пунцовым.
— Расстроилась, девочка? — шепнул Гарри.
Она не слышала его. В животворном, будоражащем ритме скрипок и литавр мимо нее в темноту уходили ее добрые приятели-призраки, и они почти скрылись, она едва успела попрощаться с ними, когда флейта сипло, еле слышно допела:
Ночь выдалась особенно холодная. Накануне нечаянная оттепель почти расчистила улицы, но сейчас на них снова появились клубящиеся белые гонцы, поперек мела поземка, и уже было не продохнуть от снежной крошки. Вместо неба над головой угрожающе нависало что-то набрякшее, распяленное между крышами, и было ясно, что скоро густо повалит снег, и ни на минуту не стихал северный ветер, студивший уютное тепло освещенных окон и заглушавший упругий бег их лошадки. Какой все-таки унылый город, думала Салли Кэррол, просто ужас.
Ночами ей порою казалось, что здесь не осталось ни единой живой души, что все давно вымерли и только пустые освещенные дома ждут, когда их укроют могильные холмики мокрого снега. Господи, неужели ее могилу тоже когда-нибудь занесет снегом! Всю бесконечно долгую зиму лежать под этими огромными сугробами, и никто даже камня над ее могилкой не углядит. Нет, свою могилу она видела заросшей цветами, обласканной солнцем и дождем.
И она снова задумалась о сиротливых фермах, которые видела из окна вагона, и о том, каково в них зимуется: слепящая белизна за окнами, ледяная корка на рыхлых сугробах, потом нудное таяние и неприветливая весна, какой она представляла ее по рассказам Роджера Пэттона. И на это променять свою весну — с сиренью и томящей негой в сердце. Сначала потерять весну, потом и душа остынет.
Задула и вовсю разгулялась метель. Глаза Салли Кэррол слепила сразу таявшая снежная крупа. Гарри протянул руку в меховой рукавице и поглубже надвинул ее замысловатую байковую шапочку. Снег налетел колючим порывом, и мгновенно заиндевевшая лошадь покорно опустила голову.
— Гарри, она замерзла, — испугалась Салли Кэррол.
— Ты про лошадь? Ничуть. Ей это нравится.
Минут через десять свернули, и цель поездки предстала их глазам. На высоком холме, ярким зеленым контуром вычерченный на сумрачном небе, стоял ледяной дворец. Он был в три этажа, с башенками и бойницами, с узкими прорезями окон, забранных ледяными пластинами, и огромный его центральный зал был насквозь высвечен морем электрических огней. Салли Кэррол нашла под меховой полостью руку Гарри и крепко вцепилась в нее.