Hаконец, самая небольшая, но самая действенная категория, по непонятной скудости андеграундного языка тоже называемая тусовкой (впрочем, как знать, ожет, и в этом таится глубокий смысл) - конкретная компания хорошо знакомых друг с другом людей, объединяемая общими интересами, общими воззрениями, происхождением, местом учебы или работы, творчеством, просто территориальным местом сборов (тоже "тусовкой"), либо сплачиваемая фигурой лидера или наиболее характерного члена, по которому часто и получает названия. Следует сказать, что для возникновения вполне достаточно одного признака. Hа данный момент в Петербурге я могу насчитать около двух десятков таких компаний-тусовок в среднем по 10-30 человек в каждой. Одни из них сейчас более активны, другие менее видны и заметны, но все они входят в то, что я назвал Андеграундом, избегая термина "Система", который хотя и общеупотребителен, но интуитивно непонятен, и, кроме того, неполон.
Мысль собрать антологию андеграундного фольфлора пришла ко мне довольно давно, когда я начал понимать, что это не просто байки и притчи, рассказываемые для увеселения общества, но что в них, как и в народных сказках, сокрыта душа этого странного, едва определимого народа, его философия, его мудрость и опыт, зачастую парадоксальный для внешнего мира. Hе все то, что я собрал, я сам понимаю - мой личный опыт еще не велик. Hо чем больше я занимаюсь этим, тем дальше отступает разочарование, и тем больше я начинаю уважать тех, с кем живу - пусть не каждого конкретно, но всех вообще.
В этом обзоре я представлю только некоторые особенно глубокие произведения из своей коллекции, насчитывающей уже около полутора сотен анекдотов, притч, баек, песен и песенок, стишков и сказок.
{1991}
Солнце из-за леса
Сказка для волосатых внучков волосатых дедов Тохи и Степан Маркелыча
Итак, страна. География сперва. Экономическая, сами понимаете. Пески, сосны, обрывы, скалы. Земли тяжелые, чуть что не бросовые. Нечерноземье. Леса зато светлые. Валуны во мхах. Мхи седые, лишайники, речки - чистые, как горные - геологически старинные речки все боле. Ручьи по лесам. По лесам же и нечисть - в основном, лешие и странные животные. А это не так уж страшно. Больше сказками пугают. Фольклор здесь есть, есть. Старики по селеньям да старые охотники по трактирам куда как много чего рассказывают. Дракона недавно закололи. Правитель - Эркхарт - потом указ издал задним числом, и ругался, говорят, сильно. Дикари, мол, хулиганы, дракон-то уже лет сорок как никого не трогал, а их ведь мало совсем, герои всякие, вроде этих, поперебили. Надо же было на расплод оставить, а ежели ты герой, так трудовой какой подвиг взял бы и совершил, чем зверушку рюхать. Ну, это уж он через край хватил, народ в стране был, в общих чертах, работящий, да и дракон был не зело безобидный.
По стране - замки. У моря - на утесах, среди сосен старые башни красиво. С умом строили, с чувством. Под замками порой деревушки - рыбаки, землепашцы, где земля мало получше. Дальше от моря - скотоводы. Луга же есть по рекам заливные, маленькие, а луга, и покосы. Той же козе много не надо. Все остальное - леса. В них - охотники, углежоги. Чем дальше, тем дремучее леса. А за ними, говорят - Озеро. Огромное, берегов не видно, но - озеро, потому как вода пресная. Только редко кто до него добирался. Может, даже, и нет никакого озера - никто же не проверял.
Городок, в сущности, один - на севере, Тинборг. Столица, естественно. Там Эркхарт живет, правитель. Вассалов своих мелких особо не притесняет; тех, кто в глушь подалее, бывает, лет по десять при дворе не видит. При дворе же все честь по чести - пажи, гоф-дамы, турниры, винище, как правило, рекой.
Нравы в людях вольные: говорят, и правитель, и половина его, Армгильда, с рогами ходят. А с виду все чинно - с ангельскими ликами все ходят, в сторону только хихикают. А почему? А потому, что есть об том дворе старичок один, божий одуванчик, именем Урнгольт. Святый отец. Изнутри аж добродетелью светится. И говорит, как сам дух святой. Личико, как яблоко печеное, улыбается, волосики реденькие, седенькие. Так бы и гладил всех по головке, и гладил. Ну, все и ходят, глазья в землю потупивши или к небу возведя - не хотят старика огорчать. Сердится он сильно от неблагочиния какого ни то. И ждут все тихо, пока он сам того, вознесется. От, мол, когда разгуляемся: преемника-то старик себе вырастить не сумел, Сирнгольт, младший помощник его, из пивной неделями не вылазит, служанок всех по заду перехлопал. Такой инда бутылем благословит. Ну, вот, и времечко настанет, пронеси-помилуй!
Ишшо в городке том живут ремесленники разные. По Стране сети плетут. Оружье куют немудрящее. Замки строят. Бочки мастерят - тоже работа важная. На всякое, в сущности, мастерство свои искусники тут найдутся. Кроме дурацкого - то дело нехитрое. Торговлишка всякая потихоньку дует морем. Чужестранцев, собственно, нет почти - им через скалы не пробраться, а то, может, дорогу забыли. Свои, значит, плавают. Много небылиц привозят. И своих хватает на вывоз.
По дорогам - кои получше - шляются от замка к замку артисты бродячие, эвона какое слово. Веселые люди, безбашенные. Герцог какой, бывало, актерку в охотничий домик потащит, а к герцогине уже в спальню комик какой залезет или, чего пуще, трагик. А спектакли эти добропорядочным людям вовсе смотреть не стоит. Ни стыда, ни совести, страмота одна, и только. Потому и пускают их в Тинберг только на зиму - чтоб на улицах не безобразили, не дай бог святой отец увидит. А раз они под его окнами собрались на новый год частушки свои бессовестные петь. Уж тут сам правитель, хоть и сквозь пальцы обыкновенно на это смотрел, осерчал, высекли самых буйных на площади - долго после чесались. Народ так и хохотал - секли-то больше для порядку, не со зда, чай не злодеи, так - баловники. Гоф-дамы платочиками прикрывались - надо думать, чтобы не подмигнул кто из голозадых некстати.
Дворяне, что победней или шибко гордые, по замкам своим сидят. Бывает, друг с дружкой сцепятся - ну так, как подушками подерутся. Правитель пушек держать не разрешил, да и на ружья смотрел косо; вот особо и не дрались. Обычно с утра копья-пики точат, а к вечеру, глядишь, оба войска вперемешку на постоялом дворе валяются, и не то что без пик, а и без штанов иные, а предводители на гербовых щитах картами шлепают - довершают баталию. Дворяне строением длинноволосые, лицы узкие, глаза зеленые; а простой народ - рыжие ряхи с веснушками. Хотя при такой жизни уже знать давно рыжеть стала; артисты только, все, черти, кровей благородных, держат породу. Но тут не об этом вовсе речь.
Севернее Тинберга - опять лес. Лес, лес, все мельче и мельче, и совсем уже на Севере, за Взгорьем, за Низиной - совсем кустики какие-то. Народ там, говорят, дурной, кочевой, и глаз у них дурной, и лошади рогатые, что лоси, и собаки с кошку ростом, но сильнющие и злющие. А может, тоже вранье - уж больно в диковину. И кто бывал-то там? А главное - за каким лешим? И дорог туда нет, тропки одни, и замков то ли два, то ли три, и все заброшенные.
Ну, вот, нарисовали.
* * *
Так бы все и ничего, да вот вышла какая неприятность. Затеял Урнгольт, божий старичок, нехорошее дело: стал ко всему двору приставать, дескть, сон ему был, видение вышнее, что глас ему рек, что надо воинство собирать, всех, кои меч в руце держать могут, сажать на смреци, сиречь, корабли и лодки, и плыть по водам морским куда-то к черту на роги, прямо на запад. В открытое, значит, Море. Купцы, что случились там, говорили:
- Тык ведь нет там ничево; сами мы на юг или на восток плаваем, чтоб берег из виду не терять; видеть, то есть, значит.
А Урнгольт - свое:
- Давай! Надо! Видение! Глас! Святая воля!
Носился и носился со своим крестовым походом. Сам извелся и всех достал. Правитель и то похудал, с лица осунулся. Порешили, однако, так: дело сие святое, конешно, однако, долгое; собраться надо, раскачаться, а года через два-три и со духом святым выступим. Так и народ говорил: "да, мы, конечно, смело в бой пойдем; однако, спешить-то куда? Здесь вроде неплохо, а дело святое тыщу лет терпело, и еще малость погодит." А как тихо говорить они особо не умели, так и вся страна поняла - протянем годика два, а там глядишь, приберет господь к себе старого хрена неуемного, а мы тут, грешным делом, воевать неохочие.