Я в первый раз увидел круглую кубанку нашего комбрига, когда нас распределяли по дивизиям и бригадам. Было это еще в конце июля. Я вышел из штаба дивизии и остановился у тачанки, на которой сидел Василий Васильевич. Он сидел какой-то сонный, безразличный, равнодушно подставляя свою спину беспощадному солнцу. Я подумал, что это обозный комендант, и спросил, из какой он части. Как будто пробудившись от сна, он сверкнул на меня темно-зелеными глазами.
— Про нашу бригаду слыхал когда-нибудь?
— Как раз туда направляюсь, — сказал я непринужденно и попросился на тачанку. Кивком головы Василий Васильевич показал место рядом с ним. Из штаба вышел ездовой и передал моему собеседнику боевой пакет. Через плечо ездового был перекинут великолепный карабин. Он сел на козлы и, не обернувшись, не спросив, тронул нетерпеливых лошадей. Мы покатили по широкой улице маленького местечка. Сады и огороды незаметно сменились степью, широкой таврической степью. С высоты тачанки можно было видеть местность, лежащую, как на тарелке, на много верст кругом.
Мой спутник молчал, только изредка взглядывал на меня через плечо. Ему, очевидно, нравилось мое новое выпускное обмундированпе и забавляло то, что я не подозреваю, что сижу рядом со своим начальником, знаменитым комбригом. Не помню, как мы разговорились, но вышло так, что я выложил ему все свои знания, и моя длинная витиеватая речь о положении на фронте была не лишена той поучительности, с какой молодые люди излагают свои только что приобретенные познания. Василий Васильевич с беспримерной снисходительностью слушал мои рассуждения. В те времена я был глубоко уверен в том, что обладаю необычайными стратегическими способностями. За моим гладким юношеским лбом кипели великие замыслы и грандиозные концепции, и не было для меня большего удовольствия, чем высказать кому-нибудь свое мнение о создавшихся «конкретных обстоятельствах». И вот со времени моей первой встречи с Василием Васильевичем прилипла ко мне кличка «стратег». С тех пор мы с ним многое перевидали и перенесли, и четырехмесячная фронтовая жизнь сделала нас большими друзьями.
Теперь я стоял перед комбригом вытянувшись и смотрел ему в глаза. Часто видел я, как сверкали эти глаза во время боя.
— Возьмите с собой сорок бойцов, хотите по выбору, хотите добровольцев. Шпоры снять, шашки оставить и всю лишнюю бумагу из кармана вон.
— Понимаю; значит, в разведку?
— Ни, у Крим за сметаной, — сказал Иван Григорьевич, невозмутимо обгладывая кость.
— Отправитесь в штаб — он помещается в доме попа. Через полчаса вы должны быть там.
Мы второй день стояли в Строгановке, в этом последнем украинском селе перед Крымом, на берегу Сиваша, верстах в восьми от Перекопа. Крым казался нам более далеким, чем когда бы то ни было, нас отделяли от него смерть и море.
Я козырнул товарищу комбригу, подтвердив, что понял приказ. Вышел на крыльцо, и меня отшвырнул к стене яростный гром пушек с Перекопа. Он метался, рвал и слепил глаза своим ледяным дыханием. Было уже темно.
«Едва ли найдутся добровольцы, — подумал я. — Выберу сорок человек и возьму с собой друга-приятеля Сашку Парамонова из нашей разведки».
Опоздав лишь на двадцать минут, мы стояли перед домом попа. Штабная суета была здесь в полном разгаре. Снуют телефонисты с проволокой, прибывают один за другим конные ординарцы и мотоциклисты. А у стены амбара скопление автомобилей. Штаб, настоящий большой штаб, предел моих мечтаний — полевой штаб фронта.
С бьющимся сердцем я открыл дверь и спросил первого попавшегося человека, где кабинет командующего. Имя товарища Фрунзе я даже боялся произносить. Мной овладела школьная робость. Телефонист равнодушно указал подбородком на дверь, руки его были заняты аппаратом. Я вошел без стука, и мне сразу бросилось в глаза лицо товарища Фрунзе. Он сидел у стола и тихо беседовал с группой местных крестьян.
— Разведывательная партия бригады, — доложил я в пространство, не зная, к кому обратиться.
Товарищ Фрунзе взглянул на меня, и в этот момент из глубины комнаты вышел его секретарь. Это был коренастый, круглолицый человек с испытующим взглядом узких глаз.
— Пойдемте со мной, — тихо сказал он и отвел меня в угол под иконы. Там, на маленьком круглом столе, лежала «поднятая» карта с обозначением создавшихся «конкретных обстоятельств». Это была одноверстка района Перекопа. Причудливыми пятнами, как разлитые чернила, синел на карте Сиваш.
— Вот видите, это Строгановка. Направо Перекоп, налево Сиваш. Между Строгановской и этим язычком — видите? — четыре версты моря. Язычок этот называется Литовский полуостров. Смотрите, оконечность его укреплена. Оттуда каждый вечер нас освещают прожекторы. Полуостров защищают кубанцы генерала Фостикова. И вот вам, друзья, предстоит пробраться туда.