— Страх — за себя?
— Нет. В том то и дело. Я всегда остаюсь жив во снах. И все равно — страшно. Смерть… все время это смерть. Но — не моя.
— Милорд, я очень напоминаю вам сестру?
— Что ты несе. Да, очень. Даже слишком — иногда.
— Милорд, вам не придется меня убивать. Дважды одно дерево не срубают. Я — другой человек.
Что-то было в его словах — важное, действительно важное — но оно пока не осознавалось, тихим камнем падая на дно пруда моего сознания. Чтобы занять там какое-то место или вызвать всплеск — не знаю, но чувствовалось это как странная сеть, накидывающая свою паутину на мой мозг. Только я никак не мог уловить, что же это было — тень какого-то ощущения, отражение какого-то забытого дня.
Но я никак не мог сосредоточиться на этом — требовательные тонкие пальцы скользили по моим запястьям, вызывая сладкий зуд. Мальчишка тянул меня к себе, тянул, не давая передышки, чтобы обдумать его слова. И я сдался, и нырнул в его обьятья, как в глухой темный омут — сквозь пульсирующую в висках головную боль, сквозь радугу цветных пятен перед глазами. В эту ночь я спал спокойно — мертвым сном без сновидений, но с уверенным ощущением своей силы и владения ситуацией. И только где-то на дне сознания мерцали выписанные тонкой красной вязью слова — «я другой человек»… И замирали, полускрытые черным печатным шрифтом иной речи иного мира — «Идите, сэр. Есть же и другие миры, кроме этого». Слова падающего в пропасть мальчика. И я видел себя другим — черноволосым и голубоглазым мужчиной со странным оружием в кобурах на бедрах, пробивающим смертью мальчика себе дорогу к Мечте.
Проснувшись, я долго вспоминал все эти обрывки образов, и хорошенько выругавшись, понял их источник. Нигде больше… ни в одном мире… никогда! Никогда!!! — я не буду читать их художественную литературу. Никакую литературу вообще — за исключением карт. Тоже мне, персонаж романа…
Рядом безмятежно спал Мейтин, почесывая во сне шрам на скуле. Я тихонько рассматривал его, подмечая изменения, которые произошли в нем за эти два месяца. Он стал шире в плечах — и уже в бедрах, приобрел хорошую мускулатуру, утратив при этом часть своей девичьей стройности. Темные волосы почему-то обнаружили в себе медный проблеск. Лицо стало более свежим и безмятежным — не то, что раньше, когда даже по спящей его физиономии можно было сказать: «вот маленький интриган, эгоист и капризуля». Только черты остались прежними — точеными. Черты Мейт.
Строгий овал лица, широкие скулы и большие слегка раскосые глаза под идеально прямыми дугами бровей. Тонкий нос с изящно вырезанными крыльями, мягкая ямка над верхней губой. Чувственный широкий рот, аккуратный подбородок с детской ямочкой. Эх, не видел я их отца в молодости — а жаль… Я знал, что дети похожи на него. Я разглядывал мальчишку, желая найти в нем что-то такое, что даст мне моральное право взять его с собой в странствия, в путь, полный гибельных опасностей. Какой-то намек на силу или удачливость. И нашел — то, как он сжал в кулак исцарапанную вчера руку, увидев что-то тревожное во сне, то, как напряглось при этом до того детское и безмятежное лицо: строго напряглось, строго и уверенно, без тени испуга — нашел и понял, что смогу положиться на него.
И еще — глядя на него, я понимал, что далеко перешагнул тот уровень чувств, который свойственно испытывать лорду к юному оруженосцу-любовнику, тот уровень, который свойственен обычным любовникам… и не знаю кому еще. И это было хорошо — яркое солнце первого зимнего дня, тепло натопленной комнаты, шелковистая мягкость простыней, чувство к кому-то. Чувство, которому не надо даже взаимности, чувство, довольное самим своим твердым существованием.
— Thenno hiennau…Meitinn dhaennu, henneu.. oviennu l'iee'.. thenno hiennau…
Как же мне хотелось утопить его в теплых словах, нежных и ласковых… и я обнимал его и смеялся, шепча ему в уши все ласковые слова, которые знал. Словно отступили куда-то годы, а мне снова было лет тридцать или сорок, а до совершеннолетия было еще так далеко и можно было резвиться совсем по-детски, и любить всех вокруг, и нырять в чьи-то такие же неопытные ласки на нагретых солнцем пляжах… И я решил для себя, что защищу этого паренька любой ценой. Даже своей жизнью. А он не понимал ничего — или мне так хотелось думать, но я уже знал, что он Слышащий, умеющий читать мысли других — и смеялся, и замирал, затаив дыхание, слыша слово hiennau — любимый.
Я подумал о том, как же пафосно звучит обещание отдать за кого-то жизнь… и о том, какой я дурак, что согласился на эту сделку с лордом Дома Белого Жаворонка, о том, как хорошо бы послать его куда подальше… и плевать мне на честь… видел я эту честь в том месте, в которой чести было бы по меньшей мере неуютно и темно… Потом подумал о том, что наши поиски могут занять всю жизнь и не принести пользы. Да-а, не самая сладкая перспектива… зато какие баллады насочиняют наши признанные и непризнанные гении. Я даже сам начал потихоньку сочинять что-то подобное: «Баллада о вечных странствиях доблестного лорда Оборотня из замка Тьеррин и его достойного спутника Мейтина, сына Мейрана в поисках магического камня».