А ночь, как всегда, обманчивая. Это на первый взгляд она бездонно-темная. Когда Журавлев пообвык и попригляделся, каких только оттенков не увидел в ее цвете! У земли, над лесами и пашнями, густеет дегтярная чернь, а к притаившимся облакам ластятся сиреневые тени. Глаз замечает, как на высоту просачиваются грязно-серые тона. И когда на западе еще дремлет ночь, на востоке ее уже нет. Небо начинает линять. Окажешься на более светлом фоне, чем противник, — тут же выдашь себя. Может, с майором Бочкаревым такое и случилось.
Как ни тяжело было, Журавлев все время старался держать «юнкерс» на виду, а сам оставался в тени. Сейчас, когда начало светать на востоке и высоту медленно наполнял едва заметный мутно-белый разлив, Журавлев ушел вниз, где еще была ночь, и летел почти под «юнкерсом». Вражеский самолет едва различим.
Это были тяжелые минуты. Ведь с земли вот-вот начнут взлетать полки.
Чижов не выдержал:
— Почему-то ночь длинная. Июнь, а длинная. Как осенью.
— Это что, — отозвался Рычков. — Мой дед рассказывал, как в извоз ездил: ночь-то темна, лошадь-то черна, еду, еду да пощупаю… Вот это ночь…
Чижов то ли чихнул, то ли засмеялся. В разговор включился Журавлев:
— «Юнкерса» не пощупаешь. У него копыта стреляют. Так что гляди в оба.
Турин молчал. Ему не до разговора. Он будто бы пересел к гитлеровцу в кабину. Представлял, как тот смотрит на карту, уточняет место, уже рассчитывает время прибытия на аэродром, который хорошо знает, а для Турина все — пока загадка.
— Командир, наши взлетели! — доложил Рычков, и на корабле жизнь стала еще напряженнее.
Раньше могло быть всякое; могла не состояться встреча с гитлеровским бомбардировщиком, мог оборваться полет Журавлева в огне своих батарей, наконец, Журавлев мог потерять из виду противника. Теперь же, когда самолеты поднялись в воздух, ничего этого не должно случиться. Не должно! Полет с врагом, как бы он ни был тяжек, нужно любой ценой довести до конца.
— Взлетели? Так и должно быть! — отозвался Журавлев на доклад радиста.
Журавлев представил задумчивое лицо генерала. Принял такое решение… Значит, верит экипажу. Ждет, что сообщит он, Журавлев. Больше всех, конечно, ждет майор Бочкарев. «Не подведу, командир. Не подведу», — мысленно говорит ему Журавлев.
— Фашиста вижу отчетливо, — доложил Чижов, хотя его никто и не спрашивал об этом. Его начинала томить предзоревая бесцветность неба.
— Держи, не выпускай из виду.
Турин молчал. Он мучительно переживал эти последние минуты полета. В жидком, проклевывающемся рассвете не видно ни дорог, ни населенных пунктов. Блестели водоемы, но они все походили один на другой.
— Штурман, высота падает, — предупредил Турина Журавлев.
— Значит, близок аэродром?
— Где-то рядом. Вероятно, прошли КПМ.
Турин проложил последний отрезок пути. Обрадовался: линия упиралась в реку. Легче найти аэродром.
В воздухе чаще замигали бортовые огни вражеского бомбардировщика. Внизу белым пауком вспыхнул и погас свет — посадочные прожекторы.
— Аэродром! — крикнул Рынков.
— Надо передавать, штурман. — Журавлев откинулся в кресло, глубоко вздохнул. «Пришли все-таки. Пришли…» — подумал он.
— Сейчас, командир, сейчас.
Голос Турина насторожил Журавлева. Штурман был взволнован. Он видит прожекторы, мерцание огней на стоянках, видит, как заходят на посадку вражеские самолеты. Но никак не может привязать аэродром к местности. В серой предрассветной мгле взгляду не за что зацепиться. Турин искал реку. И когда наконец увидел ее, его ошеломила страшная догадка. Не веря себе, провел по карте лучиком бортового фонаря. Он хорошо знает это место. Нет, он не ошибся. Внизу — сплошные болота.
— Командир, они не садятся, — удивился Рычков.
— Ложный аэродром, — уже ничуть не сомневаясь, доложил Турин, и кровь ударила в виски. — Они проходят над ним, будто на посадку. А настоящий аэродром впереди.
— Радист, передавай…
Едва Турин успел назвать точные координаты цели, как цветастая трасса пронизала воздух. Забилось, заплясало пламя на моторе. Одновременно с этим, пожалуй даже чуть раньше, задрожал бомбардировщик. Это Чижов давал ответную очередь…
Конечный пункт маршрута.
— «Мессершмитт», «мессершмитт»! — кричал Чижов, ожесточенно отстреливаясь.
Журавлева заботило одно: радиограмма о вражеском аэродроме. И он повторял: