У Гудкова не было колебаний. «Бей русским боем!» — звучало у него в ушах. Тут же небо взметнулось над ним орлиным крылом, горизонт сломался, и земля вздернулась на дыбы. Гудков бросил самолет на вражескую машину. Насколько он был терпелив под брюхом «юнкерса», настолько яростен и неудержим сейчас. Его душевный порыв неукротим. Теперь он хозяин боя.
Все было подобно разряду грозы, когда спрессованная в тучах электрическая мощь, внезапно взрываясь, с сухим треском вонзает в небо и землю всесокрушающие огненные стрелы.
У Гудкова тоже все спрессовалось, сошлось вместе: гибель друзей и страдания Анашкина, лютая ненависть к врагу и неизбывная жажда боя.
Гудков увидел воздушного стрелка. Тот бешено метался в башне. Уже стреляет, метит в него, в Гудкова. «Стреляй, стреляй, фашист! Изо всех пулеметов бей! Поздно!» Вращающийся винт уже бросил на плексиглас вражеской кабины свой отблеск. Уже совсем рядом кричащее и разорванное страхом лицо стрелка.
И вот он — неумолимый, молниеносный, таранный удар. Гудков своим самолетом вонзился в длиннотелую сигару «юнкерса». Все затуманилось, оборвалось…
Он не видел, как «юнкерс» сперва качнулся, взмахнул крылом, словно бы оступился, а затем попытался выровняться, но тут же передернулся, клюнул вниз и провалился. Встречный поток воздуха разорвал его надвое.
Гудков камнем падал к земле. Во время таранного удара его выбросило из кабины. Он был без сознания, но упругая волна воздуха заставила его очнуться. Гудков вспомнил о парашюте. Рука искала вытяжное кольцо и никак не могла его найти. Кольцо было отброшено в сторону и прижато к ноге. Наконец он нашел его и рванул из последних сил. Гудков не видел ни неба, ни земли. Не было сил даже открыть глаза…
Выписка из личного дела:
«…Герой Советского Союза полковник Гудков за годы Великой Отечественной войны сбил в воздушных боях двадцать самолетов противника».
СХВАТКА С «БУБНОВЫМ ТУЗОМ»
Птицы летели в родные гнездовья. Старший лейтенант Илья Шмелев провожал их сочувственным взглядом. Сейчас, во вторую военную весну, непостижимо далекими казались ему дни, что помнились обилием света, голубым простором, уверенным полетом птиц. Приглушенные войной чувства вдруг пробудили в нем такую радость, что Шмелев на миг закрыл глаза — не хотелось так скоро прощаться с ними.
А птицы летели. Их звала к себе родная земля, ждали знакомые поймы рек и озера. Им кружили голову манящие запахи трав и лесов, что приносил с собой вольный ветер.
Война безжалостно перекрыла их извечный маршрут. И все же они летели. Здесь, над притихшим аэродромом, был виден мощный взмах крыльев и слышен клекочущий крик, а там, дальше, его заглушала смертельная канонада. В зоне огня многие птицы падали на землю, но живые с неудержимой яростью продолжали свой путь.
Когда пернатая стая своим острым клином вонзилась в мертвенно-дымное облако, Илью охватило жгучее нетерпение боя. И, как бы откликаясь на отчаянный зов его сердца, над полевым аэродромом разнеслась резкая, как разряд грозы, команда:
— Шмелев, взлет! Шмелев, взлет!
Комэск машет рукой пилотам, бежит к самолету, и вот группа истребителей уже там, где в горьком дымном настое пропали птицы.
Опять воздушный бой.
Разгром гитлеровцев под Сталинградом стал исходным пунктом для нанесения новых могучих ударов по врагу. Развернулись операции и на Северном Кавказе.
На Таманский полуостров отошли значительные силы немецко-фашистских войск. Надеясь осуществить новый бросок на Кавказ, гитлеровское командование стремилось любой ценой удержать этот плацдарм, сорвать дальнейшее наступление советских войск и уничтожить защитников Мысхако. Немецкие генералы считали, что сделать это можно только при безраздельном господстве в воздухе. На юг было стянуто более половины действовавшей на восточном фронте авиации. Аэродромы Тамани и Крыма, Донбасса и Приазовья были забиты вражескими самолетами. Геринг послал сюда лучшие свои эскадры: «Удет», «Мельдере», «Золотое сердце». Прибыла и специальная группа асов. Каждый из летчиков этих эскадр имел по триста — четыреста боевых вылетов.