Князев вовсе молчал. Золотые руки у механика. Бывало, Варлашин с самолета не прогонит — так любил машину.
Стартех всегда удивлялся: откуда Столько силы у парня, такой безотказный. А теперь и он сдал. Веки подрагивают, а глаза не открываются.
Варлашин молча смотрел на товарищей. Обессилели, а в самолет все же вдохнули жизнь. В иное время неделя бы на это ушла, а тут за ночь. Нет, стартех не верил, что они не встанут, не верил. Пусть это будет последним делом их жизни, последним долгом. Они должны встать. Должны…
Глядя в подернутые туманистой пеленой глаза Колодина, сказал:
— Что, не хватает пороха? А кто тут власть держит? Наш технический гарнизон. Верно ведь?
Князев все же переборол себя, открыл глаза. Колодин вытянул тонкую шею, взгляд его посветлел.
— Стартех, окати холодной водой.
— Что?!
— Окати, стартех, поможет… — умоляюще просил Колодин.
— И меня…
— И меня тоже…
Сливков нервно ходил возле замаскированного самолета. Смотрел на тонкие, пропитанные синью облака и вспоминал вчерашнее небо над переправой. Оно кишело желто-бурыми разрывами зенитных снарядов. Больно жалили доклады радиста: падали охваченные огнем товарищи. Казалось, не самолет опрокидывался на крыло — само небо рушилось, срывалось к земле. А они летели…
Сливков представил, что будет там утром. Он знал, что значит пропустить гитлеровцев на этот берег и что значит задержать на день, два или хотя бы на несколько часов. Нужно время… Выиграть время… И каждый боевой вылет так нужен сейчас. Надо насмерть стоять здесь, на одной из тех дорог, что ведут к центру России.
Уже рассвело, скоро полетит на переправу его поредевшая эскадрилья. Он пойдет с товарищами. Так распорядился комэск. Но бомб не было. Бомбы… бомбы… бомбы… Завязло в голове это слово.
— Ну где же бомбы? — спросил Сливков Варлашииа. — И почему так долго нет техников?
На худом, изможденном лице Варлашина блеснули белые зубы.
— Они вон за тем леском. Несут… Сейчас покажутся…
Сливков удивленно взглянул на Варлашина, переспросил:
— Как несут?
— Несут, товарищ командир, на руках несут…
Вдоль дороги, сбивая сапогами отяжелевшую за ночь пыль, медленно шли техники. Солнце еще не грело, но было жарко и душно. Земля вокруг усеяна яркими полевыми цветами, а воздух пропитан полынью: разопрела теплой ночью, теперь плыла над дорогой ее острая горечь. Першило в горле, и Колодин сказал:
— Как скребком дерет.
Бомбу держали на слегах. Останавливались редко. Поднимать ее с земли и нести становилось с каждым разом труднее. Она словно увеличивалась в весе.
Варлашин встретил техников на крутом изгибе дороги. Отсюда, прямая, как стрела, она вела к самолету.
— Воды бы сейчас, стартех, — заговорил Колодин.
— Хоть глоток, — добавил Князев, — горечь сбить.
— Я бы на себя вылил, а то…
Васильев не договорил, осекся. Лицо его вдруг напряглось. Все остановились, тоже замерли. Вытянул тонкую шею Колодин, вжал голову в плечи Князев, встревоженно обводил взглядом верхушки деревьев Васильев. Варлашин прищурил глаза. Так он делал, когда слушал работу мотора.
Издали доносился назойливый, ноющий звук. Варлашин определил — самолет. Летит на малой высоте. Стартех давно заметил: когда самолет низко над землей, трудно определить по звуку, откуда он появится. Земля поглощает звуки, растворяет их.
Наконец звук отчетливо пробился, и вдали над лесом показался вражеский самолет. Он шел прямо на техников. Случилось то, чего больше всего боялись. Приникли к земле: может, прошмыгнет, не заметит? «Мессершмитт» и в самом деле проскочил, и все облегченно вздохнули. Но наметанный глаз Варлашина, как в прицеле, держал «мессер». Тот приподнял крыло и на миг завис над горизонтом. Разворачивается! Снова нарастает противный, ноющий звук.
Техники поняли — беда неминуема. Посечет их «мессер», как траву. И бомбу разорвет, если прямое попадание.
Что же осталось тебе, стартех? Лежать, уткнувшись лицом в полынь, и ждать своей участи? Втайне надеяться, что враг промахнется, уйдет? Ждать или превозмочь себя и бороться?
Превозмочь! Бороться!
Варлашин вдруг вскочил и крикнул техникам:
— Лежать!
А сам побежал что было сил. Он бежал по аэродрому во весь рост. На выгоревшем и ровном, как стол, летном поле, конечно, никакого спасения. Но надо бежать. Мелькнула спасительная воронка. Так бы туда и бросился! Но надо бежать… Надо отвлечь «мессершмитт» на себя.