Крепок я всё-таки задним умищем, ох как крепок.
Я встал и пошёл к двери, она уж ходуном ходила, и звонок беспрерывно пиликал. Где-то краешком подумал — как это возможно, одновременно так грохотать и звонить, и не додумал, открыл дверь, даже рожу невольно сморщил и челюсти схлопнул — ща ведь как прилетит!
Но нет, не прилетело.
Стоит какая-то тётя среднего возраста, с сумками, очень злая.
— Женя, — говорит, — ты чего? Пьяный, что ли?
— Я Женя, — говорю. — Нет, трезвый. А вы — кто?
— Пьяный, — утвердительно произносит и в дверь мимо меня нацеливается с сумками, по-деловому так.
— Э, — говорю, — вы куда.
Тут она встала — нос к носу со мной.
Высокая.
И запричитала.
— Женя, ты когда успел, скотина? Я тебе комедию-то поломаю щас! А ну пусти меня быстро, и так целый день как сука взмыленная носилась, тебя мне тут ещё не хватало! Возьми вон сумки, нет, не бери, сволочь, разобьешь ведь ещё, ну гад, а ну пусти!
И ломится в квартиру по-прежнему, внагляк. Я встал стеной, плечом проход закрыл, вторым дверь подпер и коленом ещё добавил. И потихоньку так её выпихиваю. Хватит мне чудил на сегодня, то Гриша со своей кожей, то эта мошенница. Жена ещё вон скоро придёт, увидит, вообще будет веселье.
— Идите, — говорю, — гражданка, домой. Нечего тут ловить вам.
Она отпрянула и смотрит прищурившись.
— Ты же трезвый, Женя, — говорит так нехорошо.
— Трезвый, трезвый, — говорю и двери закрываю.
А она ногу припихивает и как заорёт в глубь квартиры:
— А ну показывай, кто там у тебя! Вылазь, сучка! Отпуск у него, ишь! Домой баб водит, совсем охренел! Маринка, если это ты, убью-придушу сучку! Я тя сразу раскусила, ишь харю сквасил, под дурачка решил, вылазь, покажись, гадина!
И прорвалась таки, сумки по всей прихожей распотрошила: морковка, масло, продукты какие-то… И шнырь в спалью, а оттуда — шнырь в ванную. Ну, думаю, всё, дамочка. Щас мы будем говорить с вами с позиции грубой силы, а возможно, и силовой грубости. Пошёл за ней, аккуратно так прихватил её за жакетик. Думаю, щас будет драка, только бы не царапалась! Ногти у ней, я заметил, короткие, такими хуже всего достаётся.
А дамочка как куль — бдрынь на пол у ванной. И шепчет так трагически:
— Нету ж никого, Женя.
— Нету, нету, — а сам думаю, чего ж делать-то теперь.
Она глаза подняла и жалобно так говорит:
— Женечка, — говорит. — Ты что ж, меня совсем-совсем не узнаёшь, Женечка?
И так со слезой она это сказала, что я повёлся. Вгляделся — лицо как лицо, обычная женщина, чуть постарше меня, может, лицо усталое, морщинки вон пошли, мешочки под глазами, накрашена наспех…
— Я жена твоя, Женечка, Лена я!
И рыдает, на полу сидя.
Тут меня отпустило. Всё стало ясно.
Обычная сумасшедшая. Что там делают в таких случаях? Ноль три?
— Тихо, тихо, — говорю. — Найдётся ваш муж. Вот стульчик, садитесь, чего на полу сидеть. Сейчас мы позвоним, ваш муж приедет и заберёт вас домой.
Взял трубу, начал набирать ноль три, и тут подумал, что у неё, похоже, есть мобильник. Может, действительно позвонить мужу? Ну или кто там будет в телефонной книжке под именем «Дом».
— А у вас телефон есть? — спрашиваю осторожно.
Она смотрит на меня пристально и вынимает телефон. Есть.
— Давайте я позвоню к вам домой, — говорю максимально естественно и просто.
Получилось.
Даёт трубу.
Сонерик, отлично. Люблю эти телефоны. Нахожу «ДОМ», звоню. Показываю ей дисплей — ну чтоб чего не подумала, вдруг я в Зимбабве звоню за её счёт.
И тут у меня в руках труба, моя которая, домашняя — как зазвонит!
Я аж выронил — и мобильник этой, и трубу саму.
А она смотрит на меня, будто её у меня на глазах на куски разделывают.
Я трубу поднимаю, а она свой мобильник и говорит в него:
— Это мой дом, Женя, — говорит так тихо и медленно. — Я Лена. Я здесь живу. Ты мой муж, Женя.
И в трубке — то же самое, на полсекунды позже.
Ну, тут я, видимо, не выдержал, поплыл.
Очухиваюсь.
Лежу по прежнему на полу, но прихожая какая-то немножко другая. Или это от треволнений мне так кажется. И подушка диванная под головой. Лена эта успела переодеться, влезла в Наташкин халатик и тапочки.
Наташа!
Сейчас же придет Наташа!