— Ну, — говорит тип в очках, и реально слышно, что он придушить её готов, — ненадолго — это понятно. С таким, знаете ли, долго не задержишься. Максимум года на три! — повышает он голос, для Лены, видать. Хорошо играет, убедительно. Отец и отец, точнее — тесть и тесть.
Тут ребёнок заревел, все сразу давай сюсюкать, даже Таня эта. Тоже прокол в их цирковой труппе, кстати. Ясно же всё — ребёнок для отвода глаз. Я ещё сто лет назад читал, что самые лучшие воры-карманники выглядят очень респектабельно: костюмы-тройки, начитанные, свежие, образованные. А эта шайка, надо полагать, самые лучшие грабители-квартирники. Будь я хоть двести раз самым отмороженным пэпээсником, ни в жизнь бы не остановил ни Лену (замужняя работящая женщина идёт домой после работы), ни Таню (бездетная офисная стерва средних лет, ну её нафиг связываться), ни этого типа в пальто (зам или директор в какой-нибудь организации, возможно, даже государственной), ни, естественно, ребенка (хорошо упакованный трёхлетний пацан, где-то рядом мама, папа и, скорее всего, бабушки с дедушкой). И на помощь звать бесполезно. И даже, наверное, опасно.
Здесь у меня явственно и одновременно закололо в стянутых ногах, руках и в спине. Тут же вспомнилось тоже читанное где-то, как на зоне малолетки, чтоб загреметь в больничку, сгибали ногу в колене и связывали крепко на ночь; потом иногда приходилось и ампутировать… У меня, конечно, ноги не в колене схвачены, и в основном скотчем, по всей поверхности тела, но кто знает…
Гляжу, а эти снова вокруг меня собрались.
— Пап, а с ним что? — Лена так шепчет. Снова одетая и с сумками опять. Собрала, надо полагать, всё более-менее ценное. Хана мне.
— Да выберется, чего ему, — тип отвечает. — Или вон ипохондричка его поможет.
— От ипохондрички и слышу, — отвечает брюнетка из кухни. — Помогу, конечно. В пределах стоящей, гм, передо мной задачи.
— Тьфу ты, срам какой, — кричит этот тип. — Лена, поехали. Серёжик, иди к деде на ручки.
И ушли. Брюнетка на кухне посудой гремит моей. Наташкиной. Нашей посудой гремит. Сторожит, стало быть, меня. Зачем?
Где же Наташа, блин? Наверное, Олесю забирала и в садике задержалась…Хотя чего там задерживаться. И как вовремя, самое главное.
Брюнетка Таня эта вышла из кухни и говорит:
— Ау, — говорит.
Я смотрю на неё молча. Потом говорю:
— Развяжи.
Секунду я думал, что развяжет.
— Позже, — говорит так нехорошо. У меня снова заныло в пятках, как тогда, утром, когда Гриша приходил. Эх, Гриша, надо было пойти с тобой… Вот мне и наказание. Магический, ёкарный бабай, реализьм как он есть. Я потом понял, что вот именно в этот момент у меня в голове мелькает какая-то мысль. Но я её не поймал.
Секунд пять она на меня так смотрела, потом пошла в зал и принесла нашу свадебную карточку в рамке.
— Сейчас мы, — говорит, — кое-что проверим.
Я не реагирую, а она мне под нос карточку суёт.
— Гляди, — говорит.
Я отворачиваюсь. Кажись, и правда, извращенка. А нам почти не страшно, ай-яй-яй…
— Гляди, дурак, — просит почти. — А то порву.
Я дрогнул здесь, конечно — из-за Наташки, главным образом. Я и так, в общем, уже покойник, а если и свадебная фотка исчезнет, то вообще.
Гляжу —
— и снова поплыло всё перед глазами.
На снимке мы с этой Леной вдвоём в свадебных костюмах!
На снимке мы с Леной в свадебных костюмах!
На нашем с Наташей снимке! В рамке, которую заколебались искать по всем магазинам!
Да что ж вам ещё надо-то, суки вы рваные?
Я, кажется, это вслух сказал. Брюнетка подошла поближе:
— Же-енечка, — говорит. — Ты не пониматеньки ничеготушки. Это обычное дело, когда тебя кусает Он. Благодари его, что он тебя заметил. Ты его разбудил, а он тебя тяпнул. Ты теперь, Женечка, избранный. Укус его — это милость, это счастье, это знак. Про знаки знаешь? На каждом шагу у нас знаки. Ветер судьбы шевелит листья древа нашей жизни, и на каждом листочке — его отпечаток. Тот, кто дремлет в реке…
— Ты про что вообще? — спрашиваю. Тупым таким голосом. Отрезвляет таких дамочек моментально.
Эту не отрезвило. Она присела рядом и продолжила:
— Есть Тот, кто дремлет в реке. Река — имеется в виду всё это, — она описала рукой круг. — Жизнь наша.
— А, понятно, — сказал я. — И он, значит, дремлет по жизни.
— Да, — нисколько её не задели мои слова. — Но иногда он просыпа-а-ется.
Интонации её стали одновременно и игривыми, и таинственными.
— Показывает нам хво-о-стик. Спи-и-нку. Или зу-у-убки — кому как повезёт. Как крокодил. Он, собственно, и есть крокодил. Крокодил всех крокодилов.