Он отвечал ей кратко и сухо, а мужу — ни слова, ни поклона, будто и не было его на свете. Никак не проходила обида на «конопатого сельхозника», погубившего жизнь сестры, упрятавшего ее в какой-то дикой дыре.
За это время Евгению Андреевичу довелось увидеться с Олей всего лишь трижды. Последний раз — месяц назад. Забежала она к нему буквально на час — торопилась на завод за каким-то оборудованием для своей птицефабрики.
Оля очень волновалась, то и дело всхлипывала, глядя на крепко сдавшего брата, на его холостяцкую квартиру. Сквозь слезы, с пятого на десятое, сообщала все, какие вспомнились, новости. Евгений Андреевич слушал Олю, глядел на ее натруженные обветренные руки, на ноги в заляпанных грязью сапогах, на пестренький платок, спадавший с плеч, на поношенный плащ, который она держала на коленях, и жалость жгла его сердце.
Евгений Андреевич вздохнул трудно, заглянул участливо в глаза сестры.
— Нелегко, поди, живешь, а? Поди, концы с концами не сводишь?
— Да нет, все в порядке. — А потом неожиданно засмеялась смущенно и доверчиво. — Ты же знаешь, какие мы все, женщины: сколько ни будь денег — всё кажется мало. И одеться хочется покрасивее, и в квартиру мебель получше…
«Ну, ну, вижу, — подумал Евгений Андреевич. — Вижу, как приоделась, и в квартире, наверное, не краше». Сказал вслух:
— Обижает тебя?
— Кто, Федя? Ну что ты! Нет. Он славный…
— Ладно, ладно, — буркнул Евгений Андреевич. — Знаю я их, этих славных… За воротник-то закладывает?
— Бывает. Но в общем он не очень большой любитель.
«Пьет, — решил Евгений Андреевич. — Пропивает, наверное, последнюю копейку. А она скрывает. Да и что ей остается делать?»
— Ты вот что, Оля… Ты только не стесняйся… У меня есть деньги… Если нужно…
Оля прикусила губу, в глазах сверкнули слезы.
— Почему ты не веришь мне? Мы живем не хуже других. Нисколько… А он — хороший человек, работящий, внимательный… Любит меня, детей…
— Ну, полно, полно. Чего уж там… — хмуро согласился Евгений Андреевич и, чтобы переменить разговор, спросил о детях.
Оля сразу повеселела, заулыбалась.
— Да что дети? Бегают, шалят, учатся. Паша уже в шестой класс пойдет, а Леня — в четвертый. Послушные, по дому все делают…
Евгений Андреевич представил себе почему-то замурзанных, с большими грязными ушами и мокрыми носами, запуганных и туповатых мальчишек. «Да и что они могут узнать, что смогут доброго увидеть там? Бедные дети. Дорого же платят они за безрассудство своих родителей».
— Знаешь что, Оленька, я через две недели иду в отпуск, отправь ко мне ребят. Пусть поживут у меня, пусть мир, как говорится, посмотрят. Ребята уже совсем взрослые, а в городе еще не были. Нехорошо.
Оля запротестовала, что-де трудно ему будет с мальчиками, что они еще все-таки маленькие, принесут много лишних забот и помешают ему, но Евгений Андреевич не захотел слушать никаких возражений.
И Оля уступила. Она сказала, что отправит ребят попутной машиной.
Евгений Андреевич нетерпеливо поджидал племяшей и готовился к их встрече, придумав и расписав на бумаге грандиозный план походов по городу и его окрестностям. Он даже прочел историю своего края, изданную местным издательством, чтобы быть вооруженным до зубов.
И вот они приехали, его племяши.
Евгений Андреевич с интересом разглядывал их. Вид у ребят был никак не туповатый и не запуганный. Уши и носы оказались тоже вполне нормальными и чистыми. Это не столько обрадовало дядю, сколько удивило.
— Ну, хлопцы, — сказал он, закончив осмотр, — давайте обживайтесь, а я — на кухню. Будем готовить, как говорят немцы, фриштик. Знаете, что это?
Пашка рассмеялся:
— Завтрак.
— Ого, молодец!
Фриштик оказался не очень вкусным и обильным: глазунья, масло, кофе.
Евгений Андреевич бодро призывал:
— Нажимайте, нажимайте, братцы, не стесняйтесь.
Однако ребята не торопились нажимать, выпили по чашке кофе и полезли из-за стола.
— А глазунью?
Ленька поморщился и довольно откровенно заявил:
— Яйца нам дома надоели. И масло тоже.
У Евгения Андреевича дернулась правая бровь.
— Вот как?! Чем же, извольте, вас кормить?