— Они ведь все сумасшедшие. Говорят, от наркотиков. — Бедди начал болезненно, но пронзительно скулить. — Это он поет, — объяснила нам Эмма. Она восторженно хихикнула, но лицо ее осталось строгим.
— По-моему, ты слишком далеко засунул бутылку с виски, — сказала мне жена.
Если Эмма Метр испугалась автомобиля, то пароход вверг ее в панический ужас.
— Видать, не смогу я с вами поехать, — сказала она. — Видать, не судьба мне ездить на пароходах. Вы не говорили, что они такие огромные. — Ее ноги словно бы вросли в бетонный причал. Бедди она крепко прижимала к груди — слишком, наверное, крепко, потому что он вдруг завизжал: завизжал, как женщина. Мы с женой довольно высоко подпрыгнули. — Это у него ушки, — сказала Эмма. — У него иногда ушки болят.
Все же мы заманили ее на пароход, и в закрытом салоне она немного успокоилась. Вскоре три протяжных гудка оглушили припортовый Манхэттен, а Эмма вскочила и бросилась бежать, оставив свой саквояж, но судорожно прижимая Бедди к груди. Я настиг ее возле трапа и держал мертвой хваткой за руку, пока пароход не отчалил.
Мы долго убеждали ее спуститься в каюту и в конце концов убедили. Каюта была внутренняя, но против этого Эмма не возражала. Она несказанно удивилась, обнаружив, что каюта практически не отличается от обычной комнаты со шкафом, кроватью, столом и умывальником. Она бережно положила Бедди на пол.
— Мне кажется, вам лучше сдать собаку в багажное отделение, — сказал я. — Ее поместят в специальную клетку, а когда мы прибудем на место, отдадут.
— Не поместят и не отдадут, — отрезала Эмма. Может быть, на этот раз она и была права. Не знаю. Я захлопнул ее дверь и отправился в нашу каюту. Моя жена сидела на кровати и пила неразбавленное виски.
На следующий день, ранним и холодным утром, мы вывели Эмму и Бедди с парохода в Фолл-Ривере, почти насильно затолкали в такси, доехали до Нью-Бедфорда и потом загнали их на маленький пароходик, курсирующий между континентом и Винъярдом. Это было так же мучительно трудно сделать, как бывает трудно увести воинственно настроенного пьяницу из ночного клуба, когда ему втемяшится в голову, что его там оскорбили. Эмма села на скамейку точно в центре пароходика — чтобы оказаться возможно дальше от воды, — закрыла глаза и обеими руками вцепилась в Бедди. Мы с женой сидели на палубе, но я регулярно спускался в салон — проведать, как себя чувствуют Эмма и Бедди. Они чувствовали себя неплохо — по крайней мере неплохо для них, — пока пароходик не причалил к вудс-хоулской пристани. Это была единственная остановка на пути от Нью-Бедфорда к Винъярду. И тут Бедди стало плохо. Во всяком случае, Эмма сказала, что ему плохо. На мой-то взгляд, он нисколько не изменился: остался таким же облезлым, одышливым и ворчливым. Однако Эмма сказала, что ему плохо. Ее глаза увлажнились.
— Ему очень плохо, мистер Цербер, — сказала она. — Его надо доставить домой. — Я сразу понял, какой дом она имеет в виду: нью-йоркский, на Семьдесят восьмой стрит.
Пароходик пришвартовался, и по палубе над нашими головами застучали шаги докеров и пассажиров.
— Я сойду здесь, — непреклонно сказала Эмма; так непреклонно она еще со мной не разговаривала. Я объяснил ей, что через полчаса мы будем на месте, а уж там-то все прекрасно — даже восхитительно — образуется. Я уверял ее, что Бедди обретет вторую молодость. Что больных собак нарочно привозят на Винъярд и они почти мгновенно исцеляются. Все было напрасно. — Я должна его спасти, — сказала Эмма. — Я должна доставить его домой.
Мое красноречие было поистине вдохновенным, однако ни красоты Винъярда, ни прекрасные люди, удобнейшие коттеджи и райские условия для бульдогов не поколебали упорства Эммы. Я понял это по выражению ее лица. Она твердо решила сойти на берег.
— Это же безумие, — угрюмо твердил я, дергая Эмму за руку. Бедди придушенно похрипывал. — У вас нет денег, и вы не знаете здешних мест. Мы ведь очень далеко от Нью-Йорка. Никто и никогда не добирался от Вудс-Хоула до Нью-Йорка в одиночку. — Эмма, казалось, не слышала меня. Она двинулась к сходням, проникновенно убаюкивая на ходу Бедди. — Вам придется плыть на пароходах, — сказал я ей вслед, — или ехать поездом, а денег у вас нет. И я не смогу вам ничего заплатить, если вы сейчас уедете.
— Мне не надо ваших денег, мистер Цербер, — ответила Эмма. — Я не заработала у вас никаких денег. — Расплескивая на палубу переполнявшее меня раздражение, я молча плелся за Эммой Метр; потом дал ей немного денег. Мне пришлось почти насильно всунуть их ей в руку. Мы подошли к сходням. Бедди хрипло сопел. Я заметил теперь, что у него слезятся глаза. Было очевидно, что не помогла бы мне и жена, раз Эмма опасалась за здоровье Бедди.