До чего же Кузнечик любит спорить! Мыслит живо, но бессистемно. Цзиньлин отошел подальше и заявил, что произведениями искусства следует наслаждаться, а мозоли тут ни при чем. Чанцзян примиряюще предложил всем мороженое, мы обрадовались, но он нашарил в кармане лишь 27 фэней, пришлось мне добавить недостающие три. У обочины зашлись в перебранке два велосипедиста, соскочив со своих машин; один другого, наверное, зацепил колесом. Проскочил мимо некто в черной кепочке, очках-жабах, даже не содрав с них ярлычка, в клешах ахового фасона, с магнитофоном внушительных габаритов, но с одним динамиком, в котором скрипела и трещала раз сто перезаписанная песенка. Нет на выставке, осуждающе заметил Мэтр Шао, ни одной весомой работы. А что он имеет в виду под «весомой работой», поинтересовался я, или художественные произведения оценивают по весу? Цзиньлин повернулся к Цзиньхун — когда же в Китае появится свой Пикассо, а та пошутила, что мэтра Пикассо, конечно, не будет, но Мэтр Шао — перед вами. После выставки, высказался Чанцзян, не таким уж и плохим показался мне наш мир. Кузнечик, развивая мозольный вопрос, связал его с недавно нашумевшим рассказом, в котором героине, любовавшейся красными листьями, герой сообщает, что тут неподалеку, метрах в двадцати, продается окунь. Ах, сколь возвышенна героиня, ох, сколь пошл герой! Все немедленно разбились на фракции. Цзиньлин стоял на том, что глупо лезть с какой-то рыбой, когда человек упивается красками осени. Очарования осеннему дню только прибавится, решил Мэтр Шао, если минут двадцать полюбоваться, а затем купить пару цзиней окуня, ведь все зависит от времени, места, условий, так что ошибка героя — в том, что он не подождал эти двадцать минут. А вдруг, подумал я, через двадцать минут все распродадут? Ест ли вообще героиня рыбу? — вот в чем, по мнению Кузнечика, ключевой вопрос. Коли не ест, значит, у нее что-то с желудком, и надо немедленно обратиться к врачу. А если обожает не меньше, чем красные листья, то нечего других упрекать, что только о еде думают. К тому же, добавил Чанцзян, спрос на окуня пока не удовлетворен, и если бы он сам любовался красными листьями, а его возлюбленная сказала, что тут рядом продают рыбу, он бы сразу встал в очередь и купил, а листья бы не убежали.
Спросили меня, но я сам еще не разобрался. Как бы, подумал я, к этому отнесся Чехов? Вряд ли ему захотелось бы встать в очередь, но, с другой стороны, его ослабленный болезнями организм нуждался в животных белках. Так что отведал бы, из уважения к кухарке, отстоявшей очередь, ведь ел же из вежливости крыжовник и устриц, которых терпеть не мог. Да, кто-то должен был для него ловить, покупать, жарить рыбу. А вот мой отец — тому ничего не стоило отвернуться от красных листьев и помчаться за окунем, как герою того рассказа. К счастью, мама не походит на эту героиню, в противном случае что удержало бы семью от распада? Ну, а я сам? Красные листья я люблю и не хотел бы, чтобы из-за какой-то рыбы мне мешали любоваться ими, однако не откажусь, если время от времени к обеду в столовой или дома станут подавать хорошо прожаренного окунька.
Обратились к Цзиньхун, а та рассмеялась:
— Мы еще не дожили до того дня, когда окунь будет доставаться без хлопот. Но неужто вы всерьез решили, будто та парочка поссорилась из-за рыбы? Нет, нет и нет, все наоборот, у них любви не было, а попало рыбе. Окунь получил лишь то, что предназначалось человеку. Против чувства не попрешь. Вот о чем надо бы подумать.
И все тут же заткнулись, увидев, как глубоко она копнула. Тогда Кузнечик принялся подсчитывать, сколько минут осталось до обеда. А Цзиньхун вдруг поворачивается ко мне:
— Я разочаровалась в тебе!
— Ну? — недоумевающе вскинулся я.
— Все надеялась, что ты заметишь одну вещь, а ты проскочил мимо.
— Ну?
— Да я же ради тебя и позвала всех вас на выставку!
— Ну?
— Те каменные скульптурки, ну, твоего отца.
— Ну?
И она рассказала, что там экспонируются новые работы отца, четыре фигуры из камня. «Конь», «Кит», «Лев» и «Сова»—лучшая из них. Простые, бесхитростные линии, издали скульптуру можно принять за большой белый клубень батата. Глубоко запавшие глаза — две полукруглые впадины. Светлые, с искорками, влажные, полные неугасимой жажды жизни и надежды. До чего они глубоки, до чего глубоки! Прямо озера, моря! Вместившие весь наш мир со всей его историей.
— Печаль и радость своего поколения, славу и позор, мудрость и страдания пережитого... все, что только может быть, он вложил в них! — воскликнула Цзиньхун.
И спросила:
— А ты прошел мимо? Вовсе не заметил?
Вот так-так! Я вспыхнул, как от пощечины. Отец что-то такое говорил, просил меня помочь привезти камни, а я пропустил мимо ушей.