— Это ты!
Потом он сказал:
— Как долго я тебя не видел.
А она сказала:
— Как долго я тебя не видела.
А он сказал:
— Я тебя всегда по телевизору вижу. Ты сейчас оттуда? Опять про тебя передачу будут делать?
А она сказала:
— Да, опять вот… Ты сейчас туда? У тебя опять будут интервью брать? Я всегда твои интервью по телевизору смотрю.
А он сказал:
— А я все твои книги прочел. Там, на обложке, ты на фотографии такая красивая!
А она сказала:
— А я в журнале «Наука Америки» твои статьи читала. А фотографии твои, по-моему, не очень удачные. В жизни ты гораздо лучше… Сколько лет прошло. Почти полжизни.
А он сказал:
— А ты совсем не изменилась.
А она сказала:
— А ты все тот же.
Потом они замолчали и уставились друг на друга.
«Как же так, — думал он, и сердце у него болело. — Я так старался, я столько достиг… А выходит — в ее глазах я все тот же недосушенный гербарий?»
«Как же так? — думала она, и ей очень хотелось заплакать. — Я совершенствовалась изо всех сил, я столько сумела сделать… А для него я прежняя серая мышка без признаков ума?»
И она сказала:
— Ты опоздаешь! Я тебя сильно задержала… Ну, пока. Рада была повидаться.
И он сказал:
— И я очень рад был… Ты, наверное, тоже спешишь? Ну, пока…
И они пошли каждый своей дорогой.
Нечто необыкновенное
Сергей Сергеевич в душе был нежным романтиком, поэтому в суровой реальности чувствовал себя неуютно, особенно перед Восьмым марта. Дело в том, что, как нежный романтик, он мечтал подарить своей любимой супруге Клавдии Васильевне нечто необыкновенное, что-нибудь до такой степени из ряда вон, чтобы она ахнула, заплакала от счастья и сказала: «Не может быть!» И чтобы и все соседи, и знакомые, и сослуживцы тоже ахнули и сказали: «Не может быть!» И чтобы все сразу поняли бы, какой Сергей Сергеевич нежный романтик в душе. Но все мечты Сергея Сергеевича каждый раз скукоживались и засыхали, стиснутые жесткими рамками суровой реальности: заначенной премии обычно только-только хватало на какой-нибудь пошлый утюг или еще более пошлую сковородку. Поэтому каждый раз перед Восьмым марта Сергей Сергеевич тихо грустил и мечтал о чуде. Ах, вот если бы, например, ему дали премию не убогие две сотни рублей, а, скажем, тысячу долларов! Или лучше две тысячи… Нет, лучше три. На три тысячи долларов можно было бы купить любимой супруге Клавдии Васильевне, например, новые сапоги — она еще год назад намекала, что у нее сапоги вот-вот развалятся, — норковую шубу, костюм какой-нибудь, что ли… Что еще можно купить на три тысячи долларов? Романтическое… Кольцо с бриллиантом? Вот уж действительно все ахнули бы! С другой стороны — зачем ей кольцо с бриллиантом? Не на ее артритных пальцах бриллианты носить. Да и шуба тоже… Куда ее надевать? По рынкам, что ли, в норковой шубе бегать? Если уж на то пошло, и сапоги старые еще вполне можно починить. Да и вообще, все это — вещи. По большому счету, тот же пошлый утюг, только дороже. Ну и где здесь романтика?
Ах, вот если бы прилетел вдруг волшебник в голубом вертолете и сказал бы человеческим голосом: «Чего тебе надобно, старче? Выполню любое твое желание!» Уж Сергей Сергеевич придумал бы, что пожелать.
Сергей Сергеевич мечтательно вздохнул, закрыл глаза и приготовился придумывать желание. От этого занятия его отвлекло легкое покашливание. Сергей Сергеевич открыл глаза и увидел совершенно незнакомого молодого человека, который как ни в чем не бывало стоял прямо посреди комнаты, прислонясь к боку голубого вертолета.
— Здравствуйте, Сергей Сергеевич. — Молодой человек вежливо улыбнулся, отклеился от вертолета и слегка поклонился. — Вызывали?
— Вы кто? — Сергей Сергеевич рывком сел, сбросил ноги с дивана и потряс головой. — Вы как сюда?.. Вы зачем?
— Я волшебник, — сказал молодой человек. — Слышал, у вас возникли проблемы. Могу помочь.
— Бред, — сказал Сергей Сергеевич. — Глюки. Изыди, видение!
— Ну зачем вы так? — обиделся Волшебник. — У меня и документы есть. Вот, можете убедиться.
Волшебник вынул из воздуха лист бумаги официального вида и протянул Сергею Сергеевичу. Да, действительно: штамп. Печать, подпись… И не просрочено.
— Минуточку, — растерянно сказал Сергей Сергеевич. — Но ко мне-то вы почему? Я не вызывал.