— Знаете, Антон Антонович, без карты не очень понятно. Пойдемте в кабинет к папаше. Там висит почтовая карта.
Антон Антонович, беспечно смеясь, пошел за Сонечкой в кабинет папаши.
— Боже, как глуп! — не в силах сдержаться, воскликнула мамаша полной дочки, жена акцизного надзирателя, игравшая визави с мамашей Сонечки.
— Пять пик, — уклончиво сказала на это хозяйка.
VI
Едва Антон Антонович и Сонечка очутились в кабинете папаши, как роли их переменились. Он молчал, говорила она. Когда подошли к почтовой карте, Сонечка вместо карты стала смотреть на Антона Антоновича, притом с нежностью.
— Антон Антонович! — тоже с нежностью воскликнула она.
Антон Антонович стал предчувствовать нечто очень приятное.
— Антон Антонович, мне жаль вас, — сказала Сонечка.
— Отчего жаль?
— Вы так наивны, чисты, добры…
— Как вы это угадали?
— О, я очень ценю таких людей, как вы.
Антон Антонович стал серьезен.
— Это делает вам честь, — сказал он.
— Благодарю вас, Антон Антонович, — с чувством сказала Сонечка, крепко пожала ему руку своей маленькой ручкой и продолжала: — Вы не замечаете, какие черствые сердца вас окружают…
— А у кого же, например, черствое сердце?
— Ах, у всех. Вас не понимают. Вы слышали, как акцизниха, когда мы уходили, сказала: "Боже, как глуп"?
— Про кого же она это сказала?
— Про вас, Антон Антонович.
— Да, у нее черствое сердце.
— Вот видите! Все они такие же. Мне только обидно повторять, а то они бог знает что говорят про вас. А между тем вы так добры, так умны! Только я одна да еще мамаша понимаем и ценим вас. Я ужасно добрая. Я так люблю тех, кого обижают. И, знаете ли, я так мечтаю, чтобы полюбить того, кого не понимают. Никто не понимает — а я понимаю. Так бы вместе уйти, уйти, уйти куда-нибудь, далеко, в Америку, в Индию, и жить вместе. Нас никто не понимает — а мы понимаем… Вы думаете, эта бочка, Капочка, любит кого-нибудь? Никого! Она влюблена в этого нашего адвоката. Только он знаете что думает, — как говорится, поиграть да бросить. А дочь казначея? Когда в прошлом году приезжал губернатор на ревизию, то она написала любовное письмо чиновнику особых поручений; и, знаете, казначей поправлял ей ошибки! Конечно, она получила нос, но какая пошлость! Нужно не иметь никакой гордости! Я не понимаю таких. Я, Антон Антонович, мечтаю только об одном, где-нибудь далеко, далеко путешествовать с любимым человеком…
Антон Антонович был счастлив. Да, его поняли! И как мила Сонечка! Голосок музыкальный, речи искренние, ручка мягкая, тальина колеблется, на шейке розовый бантик. Как трогательно она желает уйти, уйти, уйти…
— Так уйдемте! — вырвалось у Антона Антоновича.
Сонечка строго смотрела в глаза Антону Антоновичу.
— Вы это серьезно? — спросила она.
— Что же, отчего не серьезно. Путешествовать очень интересно, — ответил Антон Антонович.
Сонечка положила ему руку на плечо и еще строже стала смотреть в глаза.
— Дайте мне честное благородное слово, что вы не шутите, — сказала она.
Антон Антонович почувствовал головокружение.
— Извольте, даю, — ответил он.
Прелестное личико с темными, страстно раскрытыми глазами приблизилось к самому его лицу — и Антон Антонович отпрянул назад: Сонечка его поцеловала. Не успел он отшатнуться, как почувствовал новый поцелуй, еще более жгучий. Отойти дальше было уже невозможно: он уперся в стену, в почтовую карту папаши… О, вот она, настоящая женщина!
— Возьми, возьми меня! — шептала Сонечка.
— Куда? — прошептал и Антон Антонович.
— В Японию, в Китай… куда хочешь, — шептала она.
— Хорошо, возьму, — шептал он.
Но тут Антон Антонович почувствовал, что очутился еще в чьих-то объятиях, тяжких, жирных и горячих, что еще чьи-то губы, по крайней мере втрое большие, целуют его губы, что еще чей-то голос говорит:
— Ты благородный человек, голубчик! — говорит этот голос. — Я давно этого ждала. Благословляю.
Голос, объятия и губы принадлежали мамаше Сонечки.
— Что же, я… я ничего, — говорил Антон Антонович в блаженном сознании, что его с каждой секундой признают и понимают все больше и больше: его обнимают, целуют, он нашел настоящую женщину.
И еще объятия, на этот раз не жирные, а жесткие, обвили его железным кольцом.
— Весьма рад! Благословляю! — говорил мужественный голос.
Это был папаша Сонечки.
— Что ж, я всегда… я всегда нравился женщинам. Я не отрицаю, — говорил Антон Антонович — и был счастлив.