И я опустил ей в руку луидор.
— О, сударь, мне кажется, что вы не кто иной, как сам дьявол, — тихо сказала Розочка, подставляя щеку для поцелуя, и убежала.
Все — и прежде всех, конечно, единственный городской извозчик, за которым для меня послали — были несказанно удивлены, когда я на следующее утро заявил, что еду с первым же поездом.
Г. пастор был прямо ошеломлён:
— Как? Вы хотите уехать, даже не побывав в боннской школе? Не познакомившись с нашим учителем? Вам не нравится Бонн?!
— Нет, нет, дорогой г. пастор. Но то, что я здесь увидел! Столько впечатлений, полученных вчера! Вы рассказывали столько удивительных вещей И этот сторож, который непостижимо спит целый день, и эти собаки, преисполненные непримиримой злобы к человеческому роду, и этот негодяй, который ещё никого не убил, но, наверное, убьёт… Нет, г. пастор, не удерживайте меня. Я должен остаться один, один, чтоб разобраться во всех этих впечатлениях, в мыслях, которые родят эти впечатления. Я и так не мог заснуть всю ночь!
— О, да! Мы с женой слышали в вашей комнате как будто вздохи.
— Вот, вот!
— Но я надеюсь, что если вы потом когда-нибудь будете писать о народах, странах, которые вы посетили, вы не забудете на нескольких страницах упомянуть и о Бонне?
— О, я опишу его, г. пастор, в двенадцати томах самого большого формата! Поезжайте, мы опоздаем на поезд!
Пастор стоял на крыльце без шляпы и, улыбаясь, смотрел мне вслед; добрая пасторша кивала мне головой, а хорошенькая Роза, стоя сзади них, махала платком.
Самым красным в мире платком.
Как я был турком
Эта мысль пришла мне в голову как-то за границей, в одном из курортов.
— Буду турком!
Делается это очень легко.
Вы покупаете себе феску, и как только её надели, — весь мир вокруг изменяется к лучшему.
Всё становится необыкновенно деликатным, любезным, внимательным.
— Турок!
На улице, в театре, на железной дороге вы — предмет общего внимания.
— Смотрите! Смотрите! Турок!
Мальчики поутру, идя в школу, останавливаются перед вашими окнами, стоят и пропускают уроки.
— Здесь живёт турок!
Всё это чрезвычайно приятно.
Вы знаете, что десятки людей ежедневно, придя домой, говорят:
— А вы знаете! Я сегодня встретил (или встретила) турка!
— Да неужели?!
Согласитесь, что это очень лестно.
Надо написать «Воскресение», вылепить Лаокоона или нарисовать Сикстинскую Мадонну для того, чтобы возбудить к себе такое же всеобщее внимание, какое вы возбуждаете, всего на всё надевши феску.
И я рекомендую всякому и каждому, приезжая за границу, надевать феску.
Какова бы ни была ваша наружность, — в ней находят «черты храбрых османлисов».
Когда вы молчите, в ваших глазах видят «много восточной лени и неги».
Когда заговорите, все толкают друг друга под столом:
— Смотрите! Смотрите, как горят его глаза!
Ваша жизнь — триумфальное шествие.
Если вы во время еды прибегаете к помощи ножа и вилки, это вызывает всеобщий восторг:
— Как он воспитан!
Если вы в разговоре случайно упомянете, что Лондон лежит на реке Темзе или Париж на реке Сене, — все обмениваются взглядами, изумлёнными и восхищёнными:
— Скажите! Какой образованный!
Если вам удаётся более или менее связно сказать две-три фразы, все находят, что вы прямо красноречивы.
А если вы поднимете платок уронившей его дамы, — Боже, какой неописанный восторг вы вызовете.
— Вот вам и турки! А?!
Об этом будут говорить три дня.
Наконец, если это всё вам надоест, вы можете взять руками кусок ростбифа, вытереть руки о фалды своего соседа или погладить даму по декольте.
И все сделают вид, что ничего не заметили:
— Ведь он турок!
Вообще можно доставить себе массу удовольствий.
Совершенно безнаказанно массу таких удовольствий, за которые всякого европейца выгонят в шею, изобьют или убьют на дуэли.
Раньше так же выгодно и приятно было быть русским.
Когда вы садились за стол, соседи спешили отодвинуть от вас «судок», боясь, что вы сейчас выпьете уксус и начнёте себе мазать прованским маслом сапоги, чтобы блестели.
К концу обеда все бледнели:
— Вот сейчас вынет из бокового кармана сальную свечку, съест, а руки оботрёт об голову соседки!
Но теперь — увы! — эти счастливые времена миновали.
Русских столько шляется повсюду, что на них не обращают никакого внимания.
Разве какой-нибудь особенно любезный иностранец, желая вас занять разговором, спросит:
— А правда, что у вас в газетах разрешают писать только о погоде?