— Стыдно смотреть, товарищи! — выкрикнул кто-то горько.
— А что я говорю, полезли! — проговорил другой.
В это время по цепи пополз слух, что командир умер от ран. Красноармейцы заволновались. Теперь уже несколько голосов кричало:
— Вперёд, товарищи!
— За мной, товарищи!
Бойцы приподнимались на локтях и ползли, а большинство вскакивали на ноги, нестройно, но грозно закричали «ура» и со щтыками наперевес ринулись в долину.
Белые не ожидали такого дружного натиска и остановились. Красноармейцы уже не обращали внимания на пули, а шли в штыковую атаку, тогда белые бросились наутёк через переправу.
Кирик, скорчившись от боли, приподнялся на локтях. Впереди виднелись только спины, пыль и вспышки от вы-стрелов.
— Бегут, бегут Валет. Наши уже на переправе!
Валет жалобно заскулил, вяло пошевелил хвостом, но голову поднять уже не смог. Кирик часто зашмыгал носом, у него самого туманилось в голове, и хотелось опустить её на землю. Наконец к нему подошли санитары с носилками. Кирик спросил:
— О Чубатом не слышали?
— Хотел убежать, анахтема, поймали!
Санитары положили Кирика на носилки.
— А Валета? — робко спросил он.
Один санитар наклонился к собаке, потрогал голову, она тяжело упала на землю.
— Ему уже перевязка не нужна. Хороший был пёс! — санитар вздохнул и взялся за носилки.
Полк гнал врага уже по ту сторону переправы.
Беленький фартучек
Окопы проходили через огород, который спускался к зелёному лугу. Такие же ямки были и на другом берегу речки. Солдаты, которые лежали на огороде, назывались красные, а напротив были белые. Время от времени они стреляли, и мимо хаты, в которой жила светлоголовая Явдошка со своей мамой, пролетали пули. Они жужжали, как настоящие пчёлы.
Одна попала в оконное стекло и пробила в нём дырочку.
— Твоему бы отцу в лоб! — сказала Явдошкина мама сердито.
— Это наши стреляют? — спросила Явдошка.
— Зачем бы они стреляли по своим. Деникинцы стреляют.
— А почему они стреляют?
— Наверное, царя им своего жалко.
— А почему жалко?
— Потому что люди сбросили его, душегуба, с престола.
— И татко мой сбрасывал царя с престола?
— Может, и татко сбрасывал. На фронте солдаты тоже взбунтовались против царя, чтоб народ сам себе правил. На том и разошлись: паны за царя, за свою власть, народ за свою и давай чубы драть, воевать.
Тут на огороде раздался такой взрыв, что даже земля содрогнулась, а разбитое стекло зазвенело и брязнуло на пол.
Явдошка вытаращила глаза и глянула на мать. Мать схватилась за сердце и прошептала посеревшими губами:
— Ложись, ложись на пол! — и обессиленно опустилась на лавку.— Дай воды!
Явдошка выбежала с кружкой в сени, где стояла бочка с водой.
В раскрытые двери было видно, как во двор падали осколки снарядов. Они бухали, как груши, и на том месте вздымалось облачко пыли.
От огорода шёл какой-то человек. Он был в старой шинели без хлястика, на помятой фуражке желтела звезда. На одном плече у него висела винтовка, рукав шинели был разодран и по нему стекала кровь.
Солдат был худой, высокий и зарос давно не бритой бородой. Увидев Явдошку, он направился к сеням.
— Дай, доченька, водички напиться,— сказал он побелевшими губами,— пересохло во рту.
Явдошка не сводила глаз с его разодранного рукава.
— Ой, как кровь бежит,— проговорила она, а сама даже съёжилась.— Рука чудом держится.
Солдат сам зачерпнул кружкой воды и выпил её до дна,
— Потому, наверное, и в глазах моих темнеет, доченька. Если бы можно было кровь остановить, так нечем.
— Ой, дядя, ручьём течёт. Как же остановить?
— Ты ещё мала, доченька, а где твоя мама?
— Мама сердце надорвала, она войны боится, а я не боюсь, я вам перевяжу руку, кровь и перестанет.
Солдат смотрел на Явдошку ласково, будто хотел погладить её по головке, но здоровой рукой должен был придерживать винтовку.
Явдошка поискала глазами по углам сеней, но ничего подходящего для перевязки не увидела; тогда она сняла свой белый фартучек с вышитыми по низу петушками и начала обматывать им окровавленное плечо.