Денис Кудерин
Рассказы
РУССКИЙ ДЗЕН: БЕСКОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА
Ничего не происходит. Разве что снег идет. Просто падает с неба – без смысла и пафоса, вне всяких контекстов. 20-й микрорайон тих и безлюден: местные жители не являются в большинстве своем любителями пеших прогулок – не тот пейзаж, не тот климат, не та страна, не тот «дух времени». Да и сами люди – не те, и лица у них хмурые и подозрительные. Короче, факт: прохожих, совершающих неторопливые променады и моционы, нет. Есть тени, шмыгающие туда-сюда в сумерках, каковые в это время года имеют обыкновение почти сразу после обеда наваливаться на белый свет со всех шести сторон и его поглощать, жирнея и густея.
Редкий автобус доедет до конечной остановки микрорайона. Номера этих маршрутов, упирающихся как бы в земной предел, я, в знак уважения к водителям и кондукторам, озвучу: Восьмой, Двадцать пятый-А, Двести четвертый. Остановка носит имя «Универсам». В пристанционном киоске можно купить пирожок и стаканчик растворимого кофе. И, попивая раскаленный напиток маленькими глотками и откусывая от вялого, неудачно реанимированного в микроволновке пирожка, постоять на ветру.
Безграничные угрюмые пространства. Одинаковые здания, образующие стройные геометрические ряды – это если смотреть сверху, например, из иллюминатора бомбардировщика или с плеча ангела, проносящегося мимо нашей юдоли в иные страны. Жилища в виде многоэтажных ульев, в которых человеческие существа живут лишь потому, что в детстве их разум подвергли страшным, отвратительным превращеньям. Здесь никто никого не любит. Благо, на свете есть вещи сильнее и важнее любви. Здания стоят, открытые всем стихиям, и ждут. А чего они ждут – я не ведаю.
За рядами домов располагается обширный, похожий на заброшенный ядерный полигон, пустырь, который далеко-далеко на линии горизонта прерывается чахлыми лесопосадками. Периодически (чаще весной) там, на пустыре, находят человеческие трупы – да все какие-то ущербные и неказистые, безголовые, словно личинки. И больше ничего интересного в местной природе нет.
Покойно и скучно здесь у нас. Как на Марсе. Разве что вот снег пошел. Октябрь почти закончился. Зима почти началась. Говорят, кинорежиссер Роман Полански, выйдя из кинотеатра после премьеры фильма с Брюсом Ли, испытал такой катарсис, что бросился бежать куда глаза глядят – и бежал, пока не обессилел и не свалился в канаву. И мне тоже хочется отсюда побежать, только по другой причине – ввиду голой, как смерть, тоски. Только дисциплина и инерция удерживают меня на месте.
Универсальный магазин – сердце микрорайона. Не только место, где совершаются покупки, но и своего рода храм, посещение которого придает любому прожитому дню местного жителя как бы дополнительное измерение. Приходящий сюда автоматически становится участником спектакля, имитирующего хотя и не саму жизнь, но призрак жизни, а большего нам, скромным и терпеливым, и не нужно. Люди снуют с тележками и корзинами вдоль прилавков, о чем-то друг с другом переговариваются, мусолят в пальцах мятые купюры: кое-как, но все же существуют в ярком свете ламп.
Особенно любят посещать магазин старики и старухи. Увы, они не производят впечатления благообразных счастливых людей на заслуженной пенсии, а выглядят, как старые больные животные, которые скоро умрут и будут закопаны в мерзлую землю. (Кладбище тут, кстати, недалеко: если ехать по трассе вдоль пустыря далее за черту города, оно будет по левую руку.) Не надо пожилых, намаешься с ними. Проигнорируем и местную молодежь – озлобленных зверьков, явившихся в этот мир незваными гостями, как бы по недосмотру и халатности, а то и совершеннейшему равнодушию судьбы: вот они и шатаются здесь, живут, как могут, а могут гнусно, криво и невпопад.
Возьмем человека средних лет. Вот он – в черной вязаной шапке, надвинутой на глаза, в куртке нараспашку, в мокрых ботинках. Никуда не торопясь и никому не улыбаясь, он прохаживается среди полок с товарами в алкогольном отделе. Обычно в этом закутке ажиотаж, но в данный момент немного схлынуло – одни уже опохмелились, другие еще не начали; тайм-аут, 4 часа пополудни. Мой человек находит, наконец, то, что искал – водку, которая стоит ровно 101 рубль, другую он не берет: пунктик.
Мужичок – его зовут Владимиром – вышел из магазина. Снег продолжал спокойно падать: оттуда, сверху,- сюда, вниз. Было приятно, что ложась на грунт, снег не таял – земля словно прихорашивалась, одеваясь в китайский траур. Владимир резко свернул во двор одного из близстоящих девятиэтажных параллелепипедов. Там он закурил сигарету и дальше пошел уже медленнее, наслаждаясь процессом вдыхания и выдыхания дыма.
Группа подростков, лица которых скрывали капюшоны, прошмыгнула мимо. В детской песочнице спали тревожно бродячие псы. Владимир докурил, запустил окурок в небо и вошел в подъезд, приложив таблетку магнитного ключа к глазку замка. В подъезде горели лампы, тускло и желто. В маленькой нише под лестницей который месяц разлагался кем-то не донесенный до контейнера мешок с органическими отходами. Владимир подошел к дверям лифта и вызвал оный, нажав на оплавленный пластмассовый пупырь. Где-то там наверху отозвалось. Кабина поехала вниз с потайным гудением, и ехала долго: Владимир успел стряхнуть с сапог снег, громко топая по бетонному полу.
Он ехал в лифте, дыша через раз (в углу кабины кто-то наложил нехилую кучу) и читая надписи на стенах. По поводу одной из них (свежей) сплюнул. Владимир вышел на девятом этаже, проследовал мимо обитого материей сундука, в котором, бывало, ночевал, и позвонил в дверь нужной ему квартиры. Ему открыл Николай – немолодой, но крепкий еще мужик, бугай с аккуратной, как у капитана дальнего плавания, бородкой. Молча впустил гостя. Володя снял обувь, верхнюю одежду, головной убор и прошагал, мягко ступая шерстяными носками по ковру, на маленькую, но удаленькую кухню. Там уже был накрыт стол – простые закуски, холодные и горячие, лежали по тарелкам, как родные.
– Взял? – спросил Николай хриплым баском.
– Ну обижаешь, Колян, – развел руками оказавшийся лысым Владимир, вынимая из кузовка покупки, – как не взял? Взял.
Друзья сели за стол. Николай принял из рук Владимира бутылки, одну положил в холодильник, другую осмотрел со всех сторон и свинтил ей щелкнувшую предохранителем головку. Разлил по граненым стаканам. Выпили. Стали закусывать.
– Ну что там, сыпет? – спросил, жуя кусок сардельки и показав взглядом на окно, Николай.
– Сыпет, хули, – ответил Владимир. – И не тает. Ебунцово, однако.
– Покров день сегодня. Зима, значит, морозная будет.
– Ага. А у тебя ведь, Николай Иваныч, рождение, вроде, скоро – в ноябре, или я путаю?
– Не путаешь, 28 ноября. Приглашаю.
– Приду, – Владимир улыбнулся – впервые за время моего с ним знакомства. – Наливай по второй, Коль.
Здоровяк Николай Иваныч, двигая плечами, как паровозными шатунами, разлил еще по пятьдесят. Выпили. Похрустели солеными огурцами.
– Хорошие у жинки твоей огурчики получаются, изумительные! – восхитился громко Владимир. – У моей похужей – квелые какие-то выходят, так-то вроде и ничего: если в салат там или в рассольник, то сгодятся, но эти… – он подержал в пальцах маленький изогнутый зеленец, закрыл глаза, поместил его в рот и, разжевывая, помотал головой, изобразив неземное блаженство. – Ух!
– Да, хорошие, – согласился Николай.
Владимир подвинул к себе блюдце, на котором лежало нарезанное тонкими ломтиками сало. Взял один кусочек, съел его, взял другой и, понюхав, тоже приговорил.
– И сало у тебя всегда отменное. За одно сало и люблю к тебе ходить, – тут Владимир посмеялся немного, приглашая повеселиться и Николая, но тот шутку друга пропустил, ибо глядел задумчиво в окно, за которым интенсивно сгущался мрак.
– Сало у тебя, говорю, доброе! – не унимался шебутной Владимир. – Две прослойки мяса – смори сюда: одна потоньше, другая потолще, и солено, как надо – ни «пере», ни «недо» – а в аккурат! И шкурка, гляди – не мягкая, но и не резиновая, а точно по ГОСТу – приятная такая на укус, да терпкая! Чесночок, перчик, пряности! Объедение! – Обмакнув в блюдце с горчицей, он скушал еще один кусок. – Тесть у тебя умеет солить, умеет, старый хрыч!
– Да, это у него выходит, – снова согласился Николай.