Весь экипаж гукора был на палубе. Гвоздев приказал спускать шлюпку, а сам с бьющимся сердцем оглядывал в подзорную трубу окрестности. Вон аккуратно сложенные деревянные обломки судна. Вон в тени искореженных ветром сосен четыре креста и на них венки… Гвоздеву показалось, что они из свежей весенней хвои и полевых цветов. "Значит, тут… Значит, живы мои ребята, раз украшены заново могилы и крестов под соснами не прибавилось…"
Боцман доложил, что шлюпки готовы, и Гвоздев торопливо спустился в свою капитанскую восьмерку[52]. Унтер-лейтенант Бахметьев сел за руль второй шлюпки.
Гвоздев с нетерпением оглядывал разворачивающуюся перед ним картину. Небольшая долина между внутренним склоном мыса Люзе и дюнами была обработана — частью вспахана, частью разбита на гряды, и кое-где уже зеленели всходы.
— Молодцы! — похвалил Гвоздев. — Не сидели сложа руки… Вишь ты, десятин пять обработали! Когда я отсюда уезжал, здесь только трава росла по пояс… Да где же сами наши земледельцы?
— Небось дрыхнут, сударь, — насмешливо сказал загребной. — Чего им? Начальства при них нету.
Гвоздев промолчал. В следующее мгновение ему открылся вид на "редут". Вал был покрыт зеленым дерном. Русский флаг развевался на сигнальной мачте, мосток через ров был поднят, и за плетеными турами бруствера виднелись пушки.
— Смотри ты, какую фортецию соорудили! — восхищенно сказал Гвоздев, а гребцы от удивления сбились с такта. — Нажимай веселей, ребята! нетерпеливо добавил лейтенант и с тревожным недоумением приставил к глазу зрительную трубу.
— Да куда же девались люди? — пробормотал он.
В трубу Гвоздев заметил, что за бруствером кто-то, несомненно, есть, он мог различить то шапку, то руку с фитилем. Судя по всему, люди притаились за бруствером у заряженных пушек.
Высадившись на берег, Гвоздев, Бахметев и человек пятнадцать матросов направились вверх по зеленому склону к "редуту".
Звонкий собачий лай приветствовал их приближение. По зеленому валу, перепрыгивая через амбразуры, носилась небольшая черная собачонка, яростно лаявшая на приближающихся людей. Но за бруствером по-прежнему не было никакого движения. Гвоздеву стало не по себе.
"Черт его знает, что там такое? — подумал он. — Вот как шарахнут по нас картечью — и царствие нам небесное…"
Но тут в амбразуре, над дулом пушки, появился человек и прокричал в рупор:
— Стань все на месте, а то картечью! Что за люди и зачем к нам идете?
Гвоздев узнал Ермакова, но на всякий случай приказал своим остановиться.
— Иваныч, здравствуй! — крикнул он. — Хорошо же ты встречаешь своего командира, нечего сказать!
Ермаков некоторое время молчал оторопело.
— Батюшка, Аникита Тимофеевич! Вы ли это, сударь? — закричал он, бросая рупор в сторону.
— Я, как видишь, — отвечал Гвоздев. — Может, ради старого знакомства не станешь в меня палить?
Все семь моряков показались над бруствером и на разные лады приветствовали Гвоздева. Ермаков провалился за вал, мостик опустился, бывший рулевой перебежал ров и кинулся навстречу Гвоздеву. Однако мостик тотчас поднялся, и все шесть остальных матросов не покинули своих боевых постов: видимо, Ермакова не оставляла подозрительность. Черная собачка, бегавшая до того по брустверу, не отставала от Ермакова, следуя за ним по пятам.
Гвоздев и все остальные бегом бросились навстречу Ермакову. Ему не удалось рапортовать Гвоздеву, как князю несколько лет назад. Матросы обступили его со всех сторон, а лейтенант крепко обнял Ермакова.
— Сударь… сударь… — проговорил до слез растроганный бывший рулевой и наклонился, стараясь поймать и поцеловать руку своего командира.
Черная собачка, видимо опасаясь за Ермакова, негодующе лаяла на Гвоздева и его спутников.
— Что же вы, идолы, чертовы дети, по своим хотели стрелять? — сердито спросил у Ермакова загребной. — С жиру, что ли, побесились? Вот всыплет вам сегодня наш боцман горячих на баке, сразу мозги станут на свое место.
— Ну, по разговору окончательно видать: свои, — улыбаясь, сказал Ермаков, по лицу которого все еще текли слезы.
— Да уж, само собой, не турки, — не унимался загребной. — Пошла ты прочь, клятая! — крикнул он на черную собачонку, норовившую куснуть его за ноги.
— Помолчи-ка, братец! — строго сказал ему Гвоздев. — А все же, Иваныч, в честь чего хотел ты нас угостить картечью?