Выбрать главу

Стоны дедушки были слышны и в моей комнате. Берта заглянула ко мне и сказала:

— Если хочешь есть — разогрей себе что-нибудь из холодильника.

— Я не хочу есть, мама, — сказал я. Мысли о пище сейчас вызывали тошноту. — Я немного полежу.

— Поспи, — устало сказала Берта, и я понял, что ей тоже хотелось бы, чтобы всё закончилось, и хотелось бы выспаться. Прошлая ночь у нас была бессонная.

Я лёг и сразу же меня охватила дремота. Сквозь сон я слышал, как пришёл и зашумел дядя Карл, потом он столкнулся в дверях с дядей Пипом, два брата и сестра о чём-то разговаривали шёпотом, опять заходила медсестра, потом ещё кто-то, и всё это было на фоне стонов умирающего. Около полуночи я встал попить воды и, когда проходил мимо закрытой двери в комнату дедушки, вдруг услышал страшный и продолжительный хрип, от которого у меня ноги приросли к полу. После этого стало тихо. Дверь открылась, и я увидел Берту.

— Всё закончилось, — произнесла Берта. — Я уже закрыла ему глаза.

Дедушка лежал на кровати. Лицо у него было словно из жёлтого воска. На столике рядом с кроватью были разбросаны шприцы, какие-то ампулы и баночки.

— Я позвоню в похоронное бюро, Карл оставил номер телефона, — добавила она. — А ты иди спать, Медвежонок.

Я послушно удалился в свою комнату. В голове словно была вата, и весь мир казался нереальным. Может быть, я на самом деле сплю, а дедушка всё так же продолжает стонать, умирая? И я снова провалился в сон, вернее, подобие сна, потому что я ясно слышал, как плачет мама, как приходили Карл и Пип, полицейский, агент похоронного бюро. Карл и Пип о чём-то спорили, и Карл сказал своему брату несколько непечатных слов. Потом все ушли и стало совершенно тихо. Скрипнула дверь в мою комнату.

— Ты спишь, Медвежонок?

— Сплю, — ответил я.

— Надо омыть тело, — сказала Берта. — И зеркала закрыть. Погребение будет сегодня в полдень. Хорошо, что так быстро, да?

— Да, — ответил я, а после этого я уже ничего не слышал, провалившись в чёрную бездонную яму сна.

* * *

На похороны пришло много народу, что было неудивительно, ведь у дедушки было много знакомых, а некоторое время он заведовал городской поликлиникой. Многих я узнавал в лицо, но больше было людей мне неизвестных. Кто-то узнавал и меня, тогда ко мне подходили и справлялись о последних часах дедушки. Кто-то называл меня по имени, кто-то — по прозвищу, Медвежонком. Я отвечал одной и той же фразой:

— Дедушка умер около часа ночи. Спасибо за соболезнования.

Не было ни музыки, ни священника. Думаю, сам дедушка одобрил бы это. Когда гроб ставили в катафалк, я заплакал. Слёзы безостановочно катились из глаз. Дядя Пип неловко похлопал меня по спине. Потом мы, четверо ближайших родственников покойного, влезли в катафалк и уселись вокруг гроба, после чего машина тронулась в путь. Лицо дедушки было совсем жёлтым, губы ввалились. Я снова подумал, что не хотел бы запоминать дедушку таким. Когда машина подпрыгивала на ухабах, дядя Карл цедил сквозь зубы ругательства, а Берта поправляла дедушке руки, которые смещались из-за тряски.

— Везут, словно тут мешки с картошкой, — сказал дядя Карл, дядя Пип посмотрел на него с осуждением.

Впрочем, разве можно было надеяться на сочувствие и внимание водителя и других работников похоронной службы, ведь это мы хоронили родного близкого человека, а для них это было скучной рутиной, всего лишь незначительным элементом на бесконечном конвейере смерти.

На кладбище гроб вытащили из машины и поставили на деревянные козлы.

— Пусть близкие родственники прощаются с покойным, — сказал какой-то мужчина.

Я поцеловал дедушку в холодный жёлтый лоб и прошептал: «Прощай, дедушка!» Потом к гробу подошла Берта и Пип с Карлом. Мама плакала. Потом дядя Карл неожиданно вытащил фотоаппарат, ему зачем-то захотелось сделать общую фотографию, но, честно говоря, я не обратил внимания, удалось ли это ему. Гроб опустили в яму, каждый бросил по горсти земли, потом за дело взялись рабочие с лопатами. Я приблизился к маме и стал поддерживать её под руку. Вскоре всё было кончено.