Две бутылки уходят за минут десять и Инга, уже опьяневшая, исчезает для того, чтобы вернуться еще с тремя бутылками.
Они тоже исчезают за совсем короткое время.
Не пьет только Гена. Он вообще ничего не делает, откинувшись на диван.
Может, он спит, может, он отправился за дедушкой Игоря — мне наплевать. Мне уже хорошо, меня тянет на движения и все, что мне сейчас надо — это музыку и белое девичье мясо, прижатое к груди.
— Может, музыку включить? — громко спрашиваю я и справа от меня раздается голос тоже пьяного Игоря:
— Ребята, давайте сегодня без музыки. У меня горе…
Я осекаюсь, не зная, что ответить.
За меня отвечает мой тезка. Он четко и кратко формулирует все мои мысли:
— Вот и п. дуй на поминки вместе со своим горем. А здесь день рождения. Шура, врубай!
Я даже не обращаю внимания на то, как меня назвали. Встаю из-за стола и с удивлением понимаю, что меня штормит. Покачиваясь, подхожу к магнитофону и начинаю рыться в кассетах.
— Там есть сборник российской эстрады, — говорит мне Инга. — с новыми песнями Пугачевой, Апиной…
— Какая Апина?! — ревет толстяк. — Ромштайн есть?
Красавец!
— Нет. — растерянно отвечает Инга.
— У меня зато есть! — радостно кричит толстяк и лезет в карман. — Шура, лови!
Я на лету хватаю кассету и вставляю в магнитофон. Слышу, как тезка объясняет Инге, что на нормальных вечеринках попсу не слушают.
— Ты же хочешь, чтобы вечеринка удалась? Хочешь? — спрашивает он.
Я поворачиваюсь и вижу, как Инга с готовностью кивает головой.
Отлично!
Play!
Mein herz brend…
Да!
Я возвращаюсь к столу, сажусь на свое место и толстяк наливает мне водки.
Льет Игорю, льет Шведу, Вере… и Маше!
Водку пьют все. Инга приносит еще две бутылки, но их открывать не спешат.
— Где тут можно покурить? — спрашивает Вован и Инга махает рукой в сторону спальни.
— Там, на балконе.
Я уже давно хочу курить, но одному тащиться на балкон стремно. Поднимаюсь со всеми, обращаю внимание на то, что Маша остается на месте и выхожу из зала.
На балконе места мало и мне приходится стоять на пороге. Рядом со мной стоит Вера — она томно смотрит на меня и затягивается длинной тонкой сигаретой.
Я всем видом пытаюсь показать, что она меня не интересует и Вера разочарованно отворачивается в сторону. Она рассматривает какую-то картину, висящую над широкой кроватью и сбивает пепел мимо пепельницы, которую Инга поставила на подоконник. На балконе Саня-толстяк возмущенно обсуждает двух придурков, которые пришли в середине застолья. Я не прислушиваюсь — мне надоело курить уже после нескольких затяжек и я тушу сигарету.
И тут в спальне появляется новое лицо — Гена. Одной рукой он гладит сережку, торчащую в ноздре, а вот в другой руке у него четыре папиросы. Он еле идет и, кажется, совсем не видит ничего перед собой, однако у него получается подойти к балкону и, став передо мной, произнести:
— Я напас и ты напас — мы покурим ганджубас! — при этом он корчит жуткую гримасу, которую можно принять за улыбку только после употребления той дряни, которую он держит в руке.
Его глаз по-прежнему не видно, но его глаза мне не нужны. Он протягивает мне папиросы и одновременно с этим я слышу, как на балконе наступает тишина. Эту тишину можно услышать — в ней напряженно звенит воздух и прерывисто вырывается дыхание из нескольких глоток, слышны взоры, устремленные на папиросы и частый стук сердец…
— Братуха, что там у тебя? — врывается в тишину голос толстяка.
Братуха? Интересно.
— Народ, курить никто не хочет? — спрашивает Гена. Глупый вопрос.
Он все еще тянет мне папиросы и я беру одну.
Рука перемещается к балкону и стандарты тут же исчезают в толпе. Миг — и все папиросы взорваны. Я затягиваюсь и выпускаю дым на балкон. Гена подходит ко мне и просит пустить паровоз. Это нетрудно — надо лишь вставить папиросу тлеющим концом в рот и выдуть дым в рот собеседнику. Что я и делаю.
Получив свою порцию, Гена ложится на кровать, а ко мне подходит Вера.
— Мне тоже пусти.
Слишком плотно она прижимается, когда я задуваю ей дым анаши. Мне это не нравится и я чуть отстраняюсь. На балконе оживленная возня. Дым оттуда проникает в спальню и клубами расплывается по комнате. В этот момент сюда входит Инга и принюхивается. Ее глаза расширяются, она так искусно имитирует ужас и возмущение на своем лице, что мне хочется вытолкнуть ее.
А, может и не имитирует.
— Что… кто вам… что вы делаете?! Вы с ума сошли?!