— Конечно, товарищи, — начал он, — если дело до этого дойдет, то пьяниц и судить будут, и выселять. Однако прежде надо испытать на них одно суровое оружие — общественное мнение.
Иван Егорович грозно нахмурился, показывая, каким должно быть это мнение.
— Пьющие люди, как ни странно, — наши люди. — Он говорил, расхаживая по сцене: три шага налево, три направо. — Да, товарищи, это так. Но они попали под сквознячок чуждой идеологии… Простудились, так сказать…
— Ха-ха-ха! Верно сказал Иван, Егорович! — захохотал игриво настроенный кладовщик Раздрокин. — Простудишься, а потом болеешь на похмелье… Гы-гы-гык! — оборвал он смех, крепко поддетый под ребро локтем раздосадованной жены, Явдохи Петровны.
Иван Егорович сердито взглянул на Раздрокина и самоотверженно продолжал развивать свою мысль:
— …И их надо парить в бане общественного мнения до тех пор, пока не выпарится вся эта идеологическая простуда… этот пережиток проклятого прошлого. Вот так надо парить!
— У нас есть запарник! Возите алкоголиков к нам. Мы из них всю нечисть выпарим! — крикнули из ряда, где сидели доярки.
— Своего заведующего попарьте! — предложила тетя Мотя, птичница.
Бритый прямой затылок Платона Перетятько вмиг налился кровью и вспотел. Повернулся Платон через ряд к тете Моте, покосился из-под нависших век:
— Расщебеталась!
— А что, заело?
— Ум-на-я… У кур набралась?
— У-у, буйвол, отвернись!
Громовито прокатился над головами звучный бас вспыльчивой Явдохи Петровны:
— Палкой бы их, пьянчуг кислых, стыд потеряли.
Неуклюжий верзила Раздрокин сгорбился и, косясь на двери, пробормотал:
— Нарочно заманила в клуб, чертова баба!
Зал закипел, как чугунок с картошкой. Громко спорили у самой сцены:
— Ну, прямо как та резачка: че-че-че!.. И чем тебя точили, что ты такая гострая?! Ох, и баба же!..
— Нальется, как пузырек, вместо того чтоб жене на юбку-кофту набрать, идет, как паршивая овца мекает: «Име-е-ел бы я златые горы…» Да такой пьянчуга не то чтоб горы — хребты золотые пропьет…
— Отстань! Мужа своего учи… Нашлась агитаторша!
Страсти разгорались.
— Запретили бы водку!
— Нельзя — лекарство.
— …На похмелье.
— Выселить их к бисовой матери!
— Проголосуем! Кто за…
Иван Егорович сначала слушал споры, с упоением, потом рассердился. Закричал, заикаясь:
— Вид-дите! Слыш-шите, что творится в з-зале? А поч-чему? Почему, спрашиваю?
Притихли. Он стал говорить медленнее:
— Потому, что некоторые слушают лекции, а не воспринимают. До них не доходит. Сознание затемнено алкоголем…
Завклубом в упор смотрел на Раздрокина, который сидел в первом ряду. У того было такое состояние, будто вот-вот обрушится потолок на голову или крикнет Иван Егорович, указав на него: «Вот он, хватайте его, жулика!» Потом ни с того ни с сего в желудке у него застрекотало; Раздрокин боязливо дернулся и, скособочившись, кротко посмотрел на заведующего клубом.
Тот коротким взмахом руки сопровождал каждое свое слово:
— Мы, наше общество, колхозные люди и интеллигенция, не должны относиться терпимо к пьянству некоторых членов колхоза. Борьба за чистоту коммунистической морали и нравственности, борьба за здоровый быт — есть важная, основная часть общей борьбы за построение коммунизма! Товарищи, да время-то какое золотое наступило! Мы, колхозники, стали хозяевами прекрасной техники. Мы, хлеборобы, крылья получили. Это так. И наряду с этим — проявления пьянства в нашей среде. Хватит! Мы должны покончить с ним раз и навсегда! Так я говорю?
— Так! — от дружного выдоха колхозников, казалось, замигали лампочки.
— Есть еще вопросы? — спросил Иван Егорович, не ожидая, когда уляжется волнение. — Прошу на трибуну.
В зале настороженно притихли. Никто не поднимал руки. И неожиданно снова встал дед Хоботька.
— Граждане! — сказал он возбужденно. — Не надо больше спрашивать! Мы задаем вопросы тридцать годов подряд, а пользы нема. Была у деда докука до внука… Иван Егорович, ставь на повестку дня собрание против алкоголизма!.. Президиум законный избрать, за стол посадить… честь по чести. Я предлагаю тебя, бригадира Кавуна и Мотрю-птичницу… Объявляю голосование!
Зал загудел, как разбуженный улей:
— Какое собрание?!
— Что он еще придумал?
— Тише, тише, дело нужное!
Иван Егорович на минутку опешил, но, быстро оценив мысль деда, прокричал, покрывая шум:
— Кто за предложение деда Хоботьки, прошу голосовать!