— Зря обидел тебя Андрей Тарасович, зря, — сказал Матвей Петрович, — Парень ты взрослый. Двенадцать уже есть?
— Есть, — подтвердил Витька и повернулся к конюху. — Ладно, я буду помогать вам? А то мне хоть пропадай… За Грозовым буду ухаживать, ладно?
Матвей Петрович закурил, пыхнул дымом и сказал серьезно:
— Это тебе не лошонок, а племенной жеребец. Не подпустит он тебя. С ним шутки плохи: ударит задки, а то и укусит.
Витька хмыкнул, поднялся и подошел к перегородке.
— Кось-кось! — позвал он жеребца.
Грозовой повернул голову, тряхнул гривой и, перестав жевать, с интересом оглядел Витьку.
— Не подходи близко! — крикнул конюх. — Угрызет.
— Не угрызет, не собака, — насмешливо ответил Витька.
Порывшись в карманах, достал сахар и быстро сунул руку за перегородку. Дончак потянулся к руке и осторожно взял сахар. Затем обдал Витьку теплым дыханием и довольно замотал головой. Витька погладил его по морде.
— Вот сатанячий хлопец! — удивленно сказал конюх.
Поняв это как похвалу, Витька нырнул за перегородку.
— Витька, чтоб ты луснул! — испуганно вскрикнул Матвей Петрович. — Убьет… Сейчас же уберись оттуда!
Витька похлопывал Грозового по шее и груди и не думал убираться.
— Не бойтесь, дядя Матвей, — сказал он, — Грозовой меня давно знает. Как вы на обед, а я к нему.
Матвей Петрович даже покраснел от возмущения, но остерегся кричать. А что, если дончак переполошится и затопчет мальца копытами?!
— Витек, хе-хе-хе, вылазь, джигит, сейчас пойдем ко мне мед есть, — сказал конюх, решив лаской выманить Витьку.
— Я не хочу меду, дядя Матвей, я вообще сладкого не люблю, — равнодушно ответил Витька, поглаживая спину коня.
Жеребец старался боком придавить его к стенке, но Витька, нырнув под брюхо, мигом очутился на другой стороне. Конь оглянулся, повел правым боком. Витька засмеялся и присел на корточки.
Конюх с ужасом следил за Витькиными проделками.
— Витя, сынок, ведь придавит — оладью сделает из тебя, — сказал он негромко. И вдруг не удержался, крикнул во весь голос: — Вылазь, суконный сын, а то батогом достану! Вымотал нервы, сатанячий хлопец!
Грозовой вздрогнул и недоуменно посмотрел на конюха. Он, видно, не понимал, из-за чего тот вдруг рассердился.
Нырнув последний раз под брюхо коня, Витька вылез из стойла.
— Эх ты! — сказал Матвей Петрович с укоризной и погрозил кнутом. — Несообразный какой! Шутить с жеребцом не полагается. Он до поры до времени такой добрый, а западет фантазия в голову — станет, что тигра… Одно слово — жеребец.
Витька с этим не согласился. Разве первый день он кормил коня сахаром и играл с ним? Но спорить с Матвеем Петровичем не решался. Он и так сильно сердится.
— Чтоб это был последний раз, — строго добавил конюх. — Если еще раз увижу — и на сто шагов до фермы не подпущу. Понял?
— Понял, а как же.
— Ну, пойдем обедать, а потом почистим коров.
— А я коня почищу, ладно? — спросил Витька и отступил на несколько шагов — на всякий случай. — Я его чистил одежной щеткой, ему здорово нравится.
— Настоящий розбышака! — только и нашелся что сказать Матвей Петрович.
Витька пообедал быстро. Молоко выпил прямо из кувшина, не вылезая из погреба, а хлеб съел по дороге на ферму: он спешил. Одежная щетка торчала из кармана шорт.
Войдя в конюшню, он хотел было уже забраться к жеребцу, но, услышав жалобное мычание, остановился. Корова Лыска сгорбилась и, вытянув шею, роняла густую пену на пол.
Витька испугался. Он подошел ближе к стойлу. Корова рвала веревку, пыталась освободиться.
— Лыска, Лыска!..
Витька хотел и боялся приблизиться к ней: а вдруг она взбесилась? Он слышал, что когда собака взбесится, то пускает заразную слюну. А если Лыска подавилась чем-нибудь или съела ядовитую траву?
В эту минуту раздался натужный скрип протеза и в дверях появился конюх.
— Дядя Матвей! — крикнул Витька. — Лыска душится.
Матвей Петрович подошел к корове, засучив рукава, погладил брюхо, ощупал горло, затем, сжав левой рукой ее нижнюю челюсть, правую безбоязненно сунул Лыске в рот. Рука вошла в горло по локоть, но ничего там не нашла. Лыска закашлялась и упала.
— Беда, Витек, — покачал он головой. — Андрея Тарасовича надо, а он в степи, километров двенадцать туда. — Матвей Петрович с сожалением взглянул на жеребца, затем на свои ноги и вышел из сарая. — Я крикну деда Самсона, он в огороде копается. Может, он понимает.