Вел открыла дверь.
— Он дома, ты знаешь, — улыбнулась она.
— Знаю.
— Кинжал! — позвала она. — Смотри, кто пришел!
Отец Ллойда появился на лестнице, голый по пояс и в черных шортах. — Чего орешь? Я ведь не на другом конце света. — Он взглянул на меня. — Проходи, Дог.
Я поднялся по лестнице.
Кинжал упражнялся с гантелями, он взмок от пота. Его грудь поросла черными волосами, они ползли по плечам и спине.
— Чертовы бабы, — он положил мне руку на плечо. — Скажу тебе, предложи мне болтливую бабу и холодную волну в двадцать футов в Северном море, и я выберу волну.
Вел подала голос снизу.
— Ох, перестань так шутить, Кинжал. Он решит, что ты серьезно.
— А кто сказал, что я шучу? Закрой-ка рот на минуту и приготовь поесть. Сделай хоть что-то полезное.
Вел хихикнула и отправилась на кухню.
— Вот тренировался, — сказал Кинжал. — Попробуй, ударь меня.
— Куда? — спросил я.
— В живот. — Он приготовился к удару. — Давай же.
Я ударил его. Это было все равно, что стукнуть кулаком по дереву.
— Видишь. Твердый, как камень. Скажу тебе, Дог, я в прекрасной форме. Никакого жира. Потрогай руки. Давай.
Я потрогал его бицепсы.
— Ну как? — спросил Кинжал.
— Твердые, — тихо подтвердил я.
— Потрогай ногу. Давай.
Я пощупал его ногу под коленом.
— Ну как?
— Твердая, — признал я.
— Крепкий, как бревно, — сказал он. — Никто на вышке не дает мне моих лет. Думают, мне двадцать с чем-то. Когда я говорю, сколько мне, все отвечают "Не может быть", а я им: "Да, это так. Моему сыну тринадцать". Небось, думаешь, что я выгляжу старым? Из-за лысины? Но это не правда. Люди говорят, лысый ты или нет, разницы никакой. На самом деле, многие считают, что от этого я выгляжу моложе. Словно младенец. Ты думаешь…
— Будешь сосиски или ветчину? — крикнула Вел из кухни.
Кинжал закатил глаза.
— И то, и другое, женщина! Я всегда хочу и то, и другое, — затем, понизив голос, сказал мне: — Глупая толстая корова. Напрасная трата кислорода. Запомни, что я тебе говорил, Дог. Я выберу волну. Женщины хороши для двух дел. И она на кухне как раз занимается одним. — Он ухмыльнулся. — Понимаешь, о чем я?
— А где Ллойд? — спросил я.
— У себя, — ответил Кинжал. — Ну, рад был тебя повидать.
Я постучал в дверь и вошел. Ллойд лежал на полу, перед ним — его фотоколлекция.
— Посмотри вот эту, — предложил он. — Эта лучше всех.
Ллойд протянул мне фотографию: американский солдат приложил пистолет к голове вьетнамца. Пистолет только что выстрелил. Вился дымок. Кровь и мозги вылетали из черепа. Вьетнамец кричал.
— Круто, да? — сказал Ллойд. — Момент смерти. И, к твоему сведению, я спросил папу насчет отрубленной головы. Он сказал, что когда тебе отрубают голову, ты мертв. Неважно, дрожат у тебя губы или нет. Ты все равно умер. Говорит, у них на буровой был однажды несчастный случай. Одного мужика перерубило пополам стальным тросом. Прямо по поясу. Папа говорит, что у него ноги дрожали еще минут пять, словно он отплясывал. Но это не значит, что он был жив. Хотелось бы мне такую фотографию. Представь себе — человек, разрезанный пополам.
— У меня есть кое-что покруче, — я вытащил из-под рубашки журнал и дал его Ллойду.
Он взглянул на обложку, потом открыл.
— Посмотри! Тут видны пиписьки.
— Да, — я посмотрел ему через плечо.
— И глянь, — сказал Ллойд. — Тут что-то капает из дырки на конце, — он рассмеялся. — А этому что-то засунули в жопу. — Он засмеялся громче.
Я тоже стал смеяться.
Мы услышали шаги Кинжала. Ллойд запихнул фотографии и журнал под матрас.
Дверь открылась.
— А как твоя мама, Дог? — Кинжал вытирал голову полотенцем.
— Все в порядке.
— Передавай ей привет, — он закрыл дверь.
— Завтра, — прошептал Ллойд, — у меня будет лучшая фотография на свете.
— Что же? — спросил я.
— Американские солдаты закалывают ребенка.
Я еще посидел, потом пошел домой. Мама сидела в гостиной. Она держала одно из платьев Катрин. Я заметил, что она плакала.
— Они по-прежнему пахнут ею. Все.
— Незачем тебе так расстраиваться, — сказал я.
— Знаю. Но ничего не могу поделать, — она снова уткнулась лицом в платье. — Я не хотела, чтобы ее звали Катрин. А тебя — Карадог. Но мне пришлось. Представь себе. Не имела права даже решить, как назвать детей. "У нас будут Кет и Дог и никаких разговоров", — заявил твой отец. Я хотела, чтобы тебя звали Оуэн. Оуэн — прекрасное имя. Я хотела, чтобы тебя звали Оуэн, а ее — Шарон. Но он меня не слушал. Можешь поверить? Он мне не разрешил.