Встретившись в доме, где с них сняли оковы, в доме, где было много одежды, посуды, продуктов, они смотрели друг на друга удивленно, понимая, что они родом из одного племени, воинственных теков, поклонников колибри. С первого мгновения между рабами возникло доверие, они назвали друг друга по имени — он — Тайасаль, она — Ичель, без предшествующих формальностей они сочетались браком. Тайасаль заявил, что он муж и господин Ичель, «быстроногой», она должна прислуживать ему за столом, вообще, везде. Покорно приносила Ичель мужу кашу из кукурузы, сок агавы, воду, чтобы он мыл руки, и сам он ел с юношеским аппетитом.
Об участи, что их ожидала, говорили только намеками. Жаловаться означало бы проявить трусость. Они не могли не считаться с обычаями мощного города, в котором с ними случилось это несчастье: они попали в рабство, не могли и порицать их, ведь их собственные обычаи знали они очень хорошо, и Колибри был кровожаднее, чем боги воды, которым они должны были быть принесены в жертву через месяц. Им осталось одно развлечение, жизнь, дарованная им, была бы беззаботной и спокойной, еда, питье, и настал назначенный день, шесть раз прошло по двадцать дней, настало седьмое июня, они попрощались с миром, танцуя без устали, пока луна, не поднявшись на небо, не провозгласила, что настало время умереть.
В роковой день они должны были взойти к богам. Ичель бы одели и украсили как богиню воды, Тайасаль — бога. Для рабов, которые чтят богов, не может быть ничего почетнее, хоть бы они и не почитали их с трепетом фанатика с детского возраста. Часто говорили о том, как прошел бы праздник, тысячу раз слыша, как его описывают. Он был не военным торжеством, но земледельческим. Воды уже подошли, посевы взошли и заколосились. Жрецы на рассвете пошли рвать стебли кукурузы и класть их на перекрестки, женщины несли подношения. И утром девушка, одетая в синее, среди певцов и музыкантов, приплыла бы к центру озера, и там ей бы ножом, предназначенным для того, чтобы отрезать головы уткам, ей бы отрубили голову, и ее обезглавленное тело бы бросили в окрашенные кровью волны. В каждой семье земледельческие инструменты были бы торжественно обрамлены ветвями и украшены. В реках и источниках бы купались юноши и девушки, на площадях танцевали бы господа, держа в правой руке трость, в левой — горшок с фасолью и кукурузой, народ бы ходил от двери к двери, выпрашивая то же самое блюдо, изобилие, что рождает и защищает вода… И пока два раба, Ичель и Тайасаль, увенчанные золотом и жемчугом, с изумрудными ожерельями, одетые в тончайшие одежды из перьев, которые переливались, как эмаль, надушенные, опьяненные от непрерывного питья сока агавы, танцующие под неистовые крики толпы, не замечая, что зашло солнце и появилась ужасная луна, жаждущая крови и человеческих страданий, она шла, указывая свои величественным движением на момент, в который все должно свершиться. Какова будет их смерть, им было ясно, жертвам во время мира не вскрывают грудь острым обсидиановым лезвием, чтобы вытащить истекающее кровью и пульсирующее сердце, достаточно поместить их в яму и забросать землей, благословенной землей, которая дарует зерно, что есть вода плодородная. Не случилось бы более ничего, и были бы боги, боги, подобные идолам, сокрытым в святилище, внимающим молитвам и вдыхающим дым изысканных благовоний.
Однако, пока приближался день развязки, Тайасаль становился все боле грустным и озабоченным. Ичель, которая радостно напевая, размачивала кукурузу, чтобы приготовить на обед лепешки, подошла к нему ближе и кротко спросила:
— О чем ты думаешь, муж мой? О смерти за народ, который не является нашим? Ты боишься, что выроют яму у храма Тлалока, и это будет наше свадебное ложе?
Он нахмурился, не ответив. Но однажды ночью, за три часа до жертвоприношения, он прижал к своей груди Ичель, ночью, в темноте, прошептал ей:
— Я не хочу, чтобы ты умерла ни для этого народа, ни для какого другого. Понимаешь, Ичель? Я не хочу, чтобы на твои благоуханные уста бросали комки грязи. Моя душа приросла к тебе, как смола к дереву, я жажду тебя так же, как тростник желает дождь. Убежим завтра, до того, как взойдет белый лик луны. Я знаю путь, я полон решимости, за нами не следят. Мы встретим рассвет в горах. Ты умчишься быстро. Ты поняла? Почему молчишь? Отвечай, отвечай!
Ичель, помедлив, ответила:
— Если мы сбежим Тайасаль, у нас ведь никогда не будет возможности приблизиться к богам?