Я смотрю на полоску ее загорелого живота между юбкой и кофтой. В пупке — серебряная сережка.
— От тебя воняет, ты ебалась.
— Ты что — дурной?
— Говорю — воняет.
— Не, ты что — на самом деле дурачок?
— Ты пила и ебалась, ты пьяная и оттраханная дура, ясно, кто ты?
— А ты кто? На себя посмотри. Ты еще молодо выглядишь, мальчик, ясно?
— Неясно.
— Ну, неясно, так неясно. Меня это не волнует.
Юля начинает подниматься по лестнице. Я смотрю на ее ноги.
Захожу в троллейбус. Сзади кто-то трогает меня за плечо. Поворачиваюсь. Юля.
— Привет. Откуда ты?
— Так. Гулял.
— И я тоже гуляла. — Она смотрит на кабину водителя. — Надо билетики купить.
— Забей. Уже десять часов — никаких контролеров давно нет.
— Ну, смотри. Не дай бог контролер — будешь платить за меня штраф, хорошо?
— Хорошо.
— Давай сядем — вон два места.
— Давай.
Садимся на высокое сиденье над колесом. Людей немного. Троллейбус катится мимо забора хлебозавода.
— А почему ты сегодня на троллейбусе? Всегда на машине…
Она не отвечает.
— А как его зовут?
— Кого?
— Ну, твоего парня.
— А какая разница?
— Никакой. Так просто — интересно.
— Ну, Петя его зовут.
— Петя? — Я улыбаюсь. — Имя такое пидарастическое.
— У тебя, можно подумать, красивое. Вова — жизнь моя херова.
Я отворачиваюсь. Впереди, через проход, лицом к нам сидят две девчонки. Одну я знаю — она в нашей школе, на класс старше меня. Волосы разобраны в четыре тонкие косички, накрашена, как обезьяна, облегающие короткие шорты, ноги белые, в комариных укусах, вертит в руках зонтик — не знает, куда деть. Вторую я не знаю. Она в белой блузке с разрезом спереди — виден черный лифчик — и короткой юбке. Сидит, широко расставив ноги. Если б сидел напротив, мог бы заглянуть ей между ног.
Юля шепчет:
— Без мазы. По ним сразу видно, что малолетки. Даже если не ты, а взрослый чувак подойдет знакомиться — убегут. — Она смеется.
Девчонки смотрят на нее, фыркают.
Выходим из троллейбуса. Я говорю:
— Пошли, если хочешь, ко мне — пива попьем.
— А тебе уже можно пиво? На киосках везде написано — «с восемнадцати лет».
— Ты купишь — я деньги дам.
— Не надо деньги, у меня есть.
— Тогда купим — и пошли.
— А мама?
— Ее нет. В больнице.
— Что с ней такое?
— Гипертония. Она каждый год ложится на три недели.
Сидим на креслах, между креслами — журнальный столик. Телевизор работает без звука. Я кладу сигарету на тарелку, беру пластиковую бутылку. Разливаю остаток пива себе и Юле, швыряю бутылку под стол.
Беру стакан, делаю большой глоток. Юля смотрит в окно — там ничего не видно, одни листья и ветки.
Она говорит:
— Уже август, скоро лето кончится, да?
Я киваю, отпиваю еще пива. Юля тушит бычок о тарелку, берет свой стакан.
Я встаю, подхожу к ее креслу, сажусь рядом на пол. Она — в белых штанах из «мятой» ткани, и ноги кажутся толстыми, а когда в мини-юбке — наоборот. Я кладу руку ей на коленку.
Юля ставит стакан на стол, наклоняется мне к уху, шепчет:
— Того, что ты хочешь, не будет. Ни-ко-гда. Ты понял?
Она улыбается. Помада на верхней губе чуть-чуть размазана. Я резко встаю, заношу кулак, бью.
Мимо. Кулак ударяется в спинку кресла, пружинит, я падаю на Юлю, утыкаюсь головой в грудь.
Юля говорит:
— Ладно, хватит, успокойся. Все нормально.
Продавщица
Без десяти двенадцать ночи. Я покупаю в гастрономе возле памятника неизвестному дядьке бутылку пива и сажусь на свободную скамейку. Дед-бутылочник подбегает с открывалкой. Другой дед злобно смотрит на него: не успел.
Рядом на скамейках сидят компании тинейджеров, громко орут и хохочут. Я не спеша пью пиво. Домой идти неохота.
Подходит мужик — здоровый, толстый и пьяный.
— Э, пацан, послушай. Я это, приезжий, в командировке короче. Где тут можно бабу снять у вас?
— Если проститутку, то лучше на «стометровке» или на Машерова, но это — тридцать баксов минимум. Если хочешь, бери мотор, и поедем.
— Тридцать баксов? Да за тридцать баксов я ее сам убью нахуй.
— Ну, тогда ничем не могу помочь.
Мужик идет к ближайшей тинейджерской компании, хлопает кого-то из пацанов по плечу, начинает втирать. Я наблюдаю и жду, что он их достанет, и они насуют ему пиздюлей, но они неадекватно спокойно реагируют на его базар, что-то даже отвечают, потом мужик сам откалывается и идет в сторону проспекта.