Алексей порывисто повернулся к нему, и он в первый раз увидал его лицо: оно тоже было длинное, худощавое и почти безусое. Глаз Петр Егорович разглядеть не мог, но даже в полутьме его поразило восторженное, умиленное выражение, которое как бы озаряло наружность Алексея.
— Барин, — сказал тот, взмахивая руками, в которых держал вожжи, — да ты не был здесь по весне?
— Нет, не был, — улыбнулся Петр Егорович. «Блаженный какой-то!» — подумал он про Алексея. Тот шумно вздохнул и покачал головой.
— Ах, рай-то был какой! Ты бы тогда приезжал! Уж больно хорошо сад-то цвел: яблони да вишни… Точно это бог по саду гуляет. И все у нас, барин, принялось, все росточки пустило. Посадков из лесу целый воз навезли; глядеть не на что! прутики голые! А тут посадили мы их, а они пошли, пошли… Отрыгнулись, листочек выпустили…
— Ты с кем же садовничал?
— А Иван Афанасьевич-то! Он главный садовник. Иван Афанасьевич меня всему учил: как что посадить да полить; как уходить… А как Иван Афанасьевич расчелся, так уж я один. Ах, барин! приедешь, ты уж сходи посмотреть: капуста у меня какая веселая, ах, какая капуста!
— А дичь у вас есть? вальдшнепы, утки, что ли?..
— А за капустой-то, в балочке. Там самая утка, барин. А тебе зачем?
— Охотиться буду, стрелять.
— Это утку-то стрелять?
— А то кого же? тебя, что ли?
Алексей опять съежился и ушел головой в плечи.
— Какая же у нас утка? — торопливо заговорил он. — Ежели стрелять, то совсем нечего. Нет уток.
— Как нет? — удивился Петр Егорович. — Сейчас говорил, что есть?
— Нет, нету! — сухо и решительно сказал Алексей и отвернулся к лошадям.
«Совсем блаженный! — опять подумал про него Петр Егорович, — не понравилось, что я охотиться собираюсь».
Вдруг под самые ноги лошадей упал яркий красный свет, по жнивью скользнули уродливые тени коней и тарантаса, и у самого края дороги, справа, показался костер. Пристяжная насторожилась, запрядала ушами, прижимаясь к кореннику, а мимо Петра Егоровича мелькнули очертания двух телег, сдвинутых вместе, задумчивая морда лошади и перед самым костром, среди сидящих темных силуэтов, маленькая фигурка девочки в красном платке.
Девочка повернулась и глядела на экипаж.
— Ах, бедные! ах, несчастные! — громко сказал Петр Егорович, — В такой-то холод!
Алексей беспокойно завозился на козлах,-
— Намедни у Пахома помер парнишка-то, — торопливо сообщил он.
— У какого Пахома? — спросил Петр Егорович.
— Разве не знаешь Пахома? Ведь у него два мальчонка-то; махонький вот и помер. Тоже в поле так-то… У барыни нашей лечили, да нет! помер. — Алексей громко вздохнул и покачал головой. Вдруг он встрепенулся.
— Барин! а как по-вашему, по-ученому: детская душа с земли прямо к богу?
Он повернулся и глянул в лицо Петра Егоровича, ожидая ответа. Петр Егорович крякнул.
— А не знаю, брат, — равнодушно ответил он.
— Я полагаю, что прямо, — с жестом правой руки горячо заговорил Алексей. — Потому как душа детская невинная, она безгрешная…
— А ты женат? — спросил барин,
— Я-то? — удивился Алексей. — Нет. У меня никого нет. Один я. Чисто. Совсем один.
— Дорогу-то разглядывай! — прервал его Петр Егорович.
Алексей вздрогнул и притих.
— А лекарства с тобой нету, барин? — немного погодя робко спросил он.
— Какого лекарства? — удивился Петр Егорович.
— Да вот грудь у меня все ломит; грудь и спину… Чахотка, что ли, доктора называют?
— А-а! — протянул Петр Егорович.
— Ничего мне легче нет, а целую бутыль я на себя извел: все терся, все терся… Болит!
— Лекарств у меня нет, я не врач, — сказал Петр Егорович.
— Вот ведь горе-то! — сокрушенно вздохнул Алексей. — Кто без меня за садом уходит? Теперь сколько дела! Мне все Иван Афанасьевич показал, всему научил: «Молодые деревца, говорит, окутай, обвяжи…» Ах, барин, уж и сад: цветочков мы из ящиков по весне высадили, так еще теперь цветут. Астрой называется цветок. Красив! Ты, барин, посмотри у нас астру. Опять еще капусту не рубили. Веселая капуста! Только бы мне здоровья! а здоровья не будет, кто за садом?..
Петр Егорович уже не слушал, он дремал, увернувшись в шубу. Сквозь легкую дрему ему все еще мерещилась степь, костры…
И эти костры стягивались кругом него, подбираясь все ближе и ближе, окружая его все теснее со всех сторон. Ему становилось жарко и душно от дыма и пламени. И вдруг впереди него метнулась громадная фигура Алексея и взмахнула руками.
— Братцы, к богу, к богу! — восторженно вскрикнул он, закидывая голову с искаженным от мученической радости лицом.