«Я сию минуточку!» — трещит она.
Колька соображает, что муфта, которую дама положила на стол, очень похожа на покойного Кашулку и ему приходит в голову, что хорошо бы расспросить об этом даму, но Берта Яковлевна из-за ширмы для чего-то делает ему страшные глаза и сильно шевелит губами.
Вероятно, нельзя.
Жаль!
«Это Ваша собачка?..» — спрашивает даму Берта Яковлевна.
«Моя!» — говорит дама.
Кольке почему-то кажется, что Берта Яковлевна сейчас заплачет. Она целует собачку в морду и рассказывает, как ее покойный муж купил ей однажды такую же маленькую собачку, и как ее можно было носить в муфте… Она так любила ее, так любила…
Муж даже ревновать начал!..
«Да?» — улыбается дама.
«Представьте!» — говорит Берта Яковлевна и делает растроганное лицо.
«Врет!.. — шепчет кому-то Настя, — и собаки не было, и мужа не было!..»
Вдруг Берта Яковлевна бросает собаку и заявляет уже другим тоном: «А шелку не хватило!..»
И потом прибавляет: «Ей Богу!..»
Дама слушает. От нечего делать она рассматривает комнату.
Наконец, работа окончена.
«Можно мерить!» — говорит Берта Яковлевна и встряхивает платье.
Бедные бабочки! они чуть не попадали…
Вот сейчас слетелись они, испуганные и потревоженные в том углу, где падал свет лампы.
Кажется, они о чем-то сговариваются.
Берта Яковлевна, набрав в рот булавок, ходит вокруг да около…
«Бочок подметать!..»
«Здесь соберется!..»
«Воланчик подколем!..» — мычит она.
А дама, верно, не любит бабочек! Она так мнет их, ломает им крылышки.
Бедные!
«Какая красивая икона!» — замечает дама, обернувшись.
«Это покойного мужа» — говорит Берта Яковлевна.
«При лампадке она еще интереснее. Колька, зажги лампадку!..»
Колька достает лампадку, осторожно наливает масла и, сделав фитилек, медленно несет к киоту.
«Чуточку назад!» — просит даму Берта Яковлевна.
Шаг… — один шаг… — и лампадка падает из Колькиных рук, масло разливается и покрывает грязной волной — спину, шлейф, кружева и… бабочек.
Огромных красных бабочек!
Сперва они вздрогнули, потом как-то съежились, затрепыхали крылышками и вдруг жалобно сбились в тесную грязную кучу.
«Ах!..» — крикнула Берта Яковлевна…
«Ах!..» — в ужасе повторила дама…
Мастерицы застыли.
Колька лежал на сундуке за шкапом и стонал. Ему казалось, что горит дом, горит сундук и голова горит тоже. Берта Яковлевна била его до тех пор, пока Настя не сжалилась и не отняла его. Колька не плакал.
«Бедные бабочки!» — думал он, сжимаясь от боли.
«Вероятно, они умерли?..»
И теперь, натягивая на себя рваное одеяльце, — Колька метался.
Разве он виноват?..
Что делать?
Милые мертвые бабочки, они уже никогда не будут больше кружиться по комнате и порхать по черному платью!
Никогда!
А те, живые, — они ведь ненавидят его, он убил их братьев…
Колька весь дрожал от беззвучных глухих рыданий.
«Нужно пойти!..» — мелькало у него.
«Рассказать нужно!..»
Колька сбросил с себя одеяло и вскочил.
В правом углу храпела Берта Яковлевна, вся черная и длинная, как мертвец. Из-за ширм долетало сопенье мастериц.
«Страшно!» — думал Колька.
Весь дрожа, осторожно пробирался он к окну.
«Ох!» — храпела Берта Яковлевна.
«Ох!» — хрипел безголовый манекен и грустно покачивал туловищем.
Страшно!
А на столе, завернутое в белую простыню, — лежало платье.
«Так и мама лежала когда-то… — вспомнилось Кольке. — Здесь на столе!..»
Тогда ему кто-то дал шоколадку с кремом и он хотел дать кусочек маме… Но мама не отвечала.
Он приносил Кашулку и они вдвоем ласкались.
«Мамочка, встань!» — говорил Колька.
А мама все спала.
Так ее и нет с тех пор.
Только тогда были кругом свечи. А теперь…
Луч фонаря осторожно скользнул в комнату, заглянул на стол и в ужасе прянул прочь.
Колька развернул простыню. Бабочки лежали мертвой кучей — мокрые, потемневшие и жутко молчали.
«Умерли!» — в ужасе думал Колька.
А те, другие, уже не летали, — сбившись в тесный дрожащий кружочек, они с болью смотрели на мертвых и зловеще грозили кому-то своими красивыми лапками.
«Я не виноват!» — шептал Колька…
«Я, право, не виноват!..»
Он грел их своим дыханием, целовал их головки, расправлял крылышки…
Бабочки молчали.
Когда Колька дополз до своего сундука и уснул, ему приснился сон. Снилось ему, что мертвые бабочки вдруг ожили и начали шевелиться… Они хотели подняться, чтобы вспорхнуть и полетать по комнате, но не могли. Они цеплялись лапками за черный шелк платья. Долго карабкались, ползли куда-то… Шевелили усиками… Оглядывались на Кольку… Потом падали в грязную липкую лужу и тяжело, долго трепыхались.