Она плакала по мертвым. Не по мужу, давно ставшему для нее тенью, не по матери, уже нет, и, конечно же, не по отцу, которого потеряла еще школьницей. Не по старым друзьям минувших лет. Не по юному своему телу, не по молодому лицу.
— Не по свежести желаний, не по стройным лодыжкам, — всхлипывала она, — не по моим знаменитым бровям треугольничками, похожим на французские диакретические знаки над гласными. Кто-то ведь так и называл их, accents circumflex, а пятилетняя Энни говорила «мои ненаглядные домики». Не по любовникам, не по утраченным кумирам, нет. Я плачу только по своим детям. Моим мертвым детям. Господи, верни мне их!
Они вылезли, пригибаясь, из ежевичных зарослей. Оборки на платьице Энни были заляпаны соком ягод. Она заметила миссис Эйвори и испуганно схватила Пита за руку. Дети застыли на месте.
— Я же совсем забыла, какая у него макушка, — подумала миссис Эйвори.
Мальчик и девочка в старомодных костюмчиках рассматривали миссис Эйвори, тянувшую к ним руки.
— Я помню это платьишко, — сказала она Энни. — Сок так и не удалось вывести.
— Нет, — отозвался Пит. — Она его только сегодня надела. Мама пока про сок ничего не знает. И вы не можете знать.
— А вот и знаю.
Протянутые к ним руки распахнулись еще шире.
— Я правда знаю. Ну, подойдите же ко мне!
— Нет, — отрезала Энни.
— Нам мама не велит, — поддержал ее брат.
— А я вам сказку расскажу.
Дети заколебались.
— Спасибо, — сказал Пит. — Нам мама всегда сказки рассказывает. Она тут рядом, за кустами, просто ее не видно. Она ключи от машины не может найти. Нам надо помогать искать, а то она уже вообще дошла.
— Господи, — думала она, — и коленки его я забыла. И то, что у нее был прямой пробор.
Она слышала свой молодой голос, зовущий к себе детей. Пит и Энни сжались и метнулись в лаз под ежевичными ветками.
Из последних сил она крикнула вслед:
— Возле машины поищи. Ты обронила их, когда вылезала. Только не паникуй, сейчас ключи найдутся, и вы поедете домой, я даю вам слово, вы доедете, и все будет замечательно.
Энни должна была высадить Пита на Слоун-сквер. Автомобиль замер на двойной желтой линии, они сидели и ждали, пока поток машин не иссякнет, чтобы можно было открыть дверь и выйти.
— Она прекрасно себя чувствует, — сказал Пит.
— Да, крепкая, подвижная. Вот пятна на руках — это, конечно, ужас.
— Еще бы не пердела.
— Как ты можешь! Газы у каждого бывают. У тебя тоже. И у меня.
— Господи ты, Боже мой!
Их соединяла вместе близость разговора, в котором не смог бы участвовать третий.
— А по поводу денег — как всегда, сплошная непонятица, — вздохнул Пит. — Ой, не знаю, сколько еще лет пройдет, пока мы до чего-то договоримся. Ее ничто не берет. Она вечная. Это, я думаю, результат тоскливой жизни. Ужас, а не жизнь.
— Ужас, а не день, — отозвалась Энни. — А на пустоши хорошо, да? Помнишь, как мы однажды от нее удрали? Ну, помнишь, она еще ключи от машины не могла найти. Кстати, с возрастом, если вдуматься, она стала много собраннее.
— Да, давали мы ей жизни.
— Не скажи. С нами особых хлопот не было. Я знаю, что говорю, у меня есть, с чем сравнить.
— А помнишь старуху, на которую мы наткнулись в ежевичнике? Она нам еще сказала, где искать ключи от машины.
— Ага. Я так ее испугалась! Мы никогда про нее не говорили. Даже друг с другом.
— И маме ничего не сказали. Ни слова. А мы ведь тогда все ей рассказывали. Абсолютно все. Я по крайней мере.
— Я тоже, — пожала плечами Энни.
Пит прищурился, глядя куда-то вдаль
— В ежевичнике, — сказал он, — это было в ежевичнике. Славная такая старуха. И точно в эту пору. Господи, иногда мне кажется, что все это было даже не вчера, а сегодня.