Но достаточно нескольких секунд — колея неровная, лошади всего лишь лошади, — и колеса с правой стороны слишком высоко подскакивают. Жена вскрикивает, перепуганные лошади сбиваются с дороги, и воз заваливается набок. Покачался, покачался — и с грохотом и треском падает на левую сторону... Колеса крутятся вхолостую, лошади дергаются и ржут, запутавшись в порванной упряжи. Мишик молчит. Ругаться и охать он начнет потом, выбравшись из чертополоха, куда его отшвырнуло. Избитый, помятый, но целый.
Он с трудом поднялся с земли и накинулся на жену, которая спрашивает, не случилось ли с ним чего?
Не видит, что ли, что случилось? Чего спрашивать? Скорчившись, он хватается за бок и начинает распоряжаться. Освободить лошадей, позвать на помощь! Скорей! Скорей!
Мишик не злой и не желчный. Кричать и ругаться не очень-то умеет, да и голоса на это нет. На шутку отвечает шуткой и понапрасну не обидится. Он даже слывет человеком, который не любит портить настроение людям. Посмеешься ты надо мной — хорошо, в другой раз я над тобой, и будем квиты!
В еде Мишик не привередлив, но курятины в рот не возьмет. Все знают о его слабости — что в деревне скроешь? — и часто вспоминают об этом, садясь большой компанией за стол — на свадьбах, крестинах или после молотьбы.
Вот опять чья-то свадьба, приглашен и Мишик. Всякий раз, когда приходится сидеть сложа руки, он вознаграждает себя за безделье хотя бы тем, что вертит маленькой своей головой на тонкой шее. Повернется направо, потом с ним заговорят слева, нагнется, послушает, кивнет, что-то сам скажет, выставит в улыбке длинные редкие зубы. Перед ним на тарелке жареное мясо с картошкой и капустой. Все едят; Мишик тоже поел бы, но поверх картошки и мяса, как жаба, лежит толстая и желтая куриная кожа, бр-р-р... Мишику не по себе от этой мерзости, но он и вида не показывает. Конечно, кто другой это мог сделать, как не сосед справа, жирный шутник, с которым они нередко разыгрывают друг друга. Достаточно кинуть взгляд в ту сторону, чтобы в этом убедиться. Мишик знает, что на кожу ему больше нельзя смотреть. Тогда он оборачивается и говорит:
— Кума, подойдите ко мне!
Круглолицая женщина подходит, и Мишик просит:
— Уберите эту тарелку, Ян напустил в нее соплей. И дайте ему носовой платок, что ли, чтобы он больше не шкодил.
Мишик выходит под всеобщий хохот, и там, где его никто не видит, его вырывает.
Упав с воза, он сломал себе два ребра, но валяться и отдыхать он себе не позволял. На больное место клал заячье сало, стискивал зубы и, туго обвязавшись льняной тряпкой, продолжал работать. Оставить работу посреди лета, в самую страду? Можно ли это, господа? Молотьба, второй покос, пахота, картошка, осенний сев — опоздаешь с одним, потом с другим, так и пойдет!
В конце концов станешь посмешищем или начнут тебя жалеть:
— Бедняга Мишик! Так зашился с работой, что не знает, с чего раньше начать...
Тело у него жалкое, вроде полчеловека, но дух его не вынес бы, боролся бы против такого определения, как лев. Бедняга? Да разве есть такое дело, чтоб ему было не по силам? Мешки и бревна таскает так же, как более сильные и рослые мужики, ни в чем он не осрамится. Все может, все выдержит.
Но иная работа и лошадь уморит. Наступает весна, и Мишиковы скулы выделяются резче обычного. Кадык на тонкой шее становится как бритва, а когда он возвращается с луга в деревню, едва ноги тащит.
Перед домом стоит старуха, подставив морщинистое лицо нежаркому солнцу. Мишик подходит к ней, жалуется:
— Эх, слабый я стал какой-то, тетушка... Не есть мне зеленой капусты на будущий год.
Ему чуть больше пятидесяти, а нет у него уже ни охоты, ни настроения. И он не скрывает этого — смотрите, видите, какой стал я, Юрай Мишик. Отработался!
Аппетита нет, слабость, мрачные мысли бродят в голове. Но потом незаметно, понемногу и разойдется. Солнце, которое все жарче, да работа, которой все больше, воскрешают уставшее тело, возвращают вкус к еде и жизни.
Лето было необыкновенное. Головам приходилось работать больше, чем рукам с ногами. Люди старались себе представить, что да как будет после молотьбы. Сейчас каждый молотит еще сам для себя, картошку копает тоже — а что потом? Перепахать межи, объединить всю скотину, работать сообща. Так это должно быть в кооперативе, да, но только все это — лишь песня, напечатанная в книге. Слова, слова, каждый умный, ква-ква... А как все будет на самом деле? Как в первый день, как через месяц, через год?