— Моя очередь, — решил тогда тэккэй.
Добравшись до одной неприметной деревни к закату от Ланьчжоу, купец наведался в гости к своему старому знакомому охотнику, который был обязан торговцу за их былые встречи. В уплату долга Бай–Мурат взял у ловца девять лисьих хвостов.
Объявившись через две недели в Сычуяне и опоздав к началу больших торгов, тэккэй объяснился перед своими друзьями и подельщиками так:
— Попал я по дороге в страшную переделку, встретил черного онгонга, голодного и злого. Хорошо удалось заболтать его и уговорить пощадить меня, если я вдруг сумею повеселить степного духа. А чувство юмора у этого парня было, скажу вам, преотвратное. Он отправил меня в логово к трем кумицо и велел не возвращаться без их хвостов. Конечно, оборотни совсем не горели желание облегчить мне жизнь, и я вынужден был потратить все свое серебро, но сумел запутать их и выторговать то, что мне нужно. Онгонг здорово посмеялся, а хвосты оставил мне в подарок.
Не всякий поверил россказням Бай–Мурата, но никто не стал говорить в слух об этом. Из закусочной в лавку, из лавки в чайную, из чайной на рынок — тэккэй–манерит обошел весь Сычуянь и везде поведал о своих «приключениях». Заняв денег и прикупив товара, Бай–Мурат отправился в Сиань спустя неделю, подвязав девять рыжих хвостов себе к поясу. По дороге купец также рассказывал выдуманную историю всем встречным, на каждом караванном посту и на постоялых дворах. Тоже повторилось в Сиане и его городских окрестностях.
В конце концов, торговец добился того, чего хотел, и распускаемые им слухи достигли ушей тех, кому они адресовались. Три демонических лисицы встретили Бай–Мурата на пустынной дороге в канун первого снегопада.
— Тебя стоило бы примерно наказать в назидание остальным наглецам, — сказала «староста каравана», сверкая своими зелеными глазами.
— Это уже не поможет вашей репутации, да и вряд ли утешит задетое самолюбие, — без страха ответствовал тэккэй. — Но я предлагаю сделку, которая устроит нас всех.
— Излагай.
— Вы вернете мне мое серебро, а я больше не скажу ни слова лжи о наших встречах. Из моих уст будет звучать только правда, и только я смогу опровергнуть собственные россказни также быстро и мастерски, как и посеял их.
— Звучит разумно, — согласились кумицо. — А если обманешь?
— Делайте со мной, что хотите.
— Уговорились.
Одна из младших лис вручила Бай–Мурату полную торбу блестящего металла, а он в ответ передал ей пояс с хвостами.
— Мне они теперь все равно ни к чему, а у вас пусть будут, как память, — пояснил ей степняк–коробейник.
На том они и расстались.
Бай–Мурат сдержал свое слово. Нигде и никогда, даже в хмельном угаре, он больше не вспоминал о своей выдумке. Но и о том, как оборотни обманули его в первый раз, купец также не стал никому рассказывать. Лишь о второй встрече с кумицо любил поведать манерит, когда три прекрасных перевертыша выкупили у него за полную суму серебра девять лисьих хвостов. Предыдущий рассказ купца слышали многие, и новая история вкупе со звонкими монетами, которые демонстрировал Бай–Мурат, только добавляла правдивости тому повествованию. Сам же торговец неизменно хранил данное обещание, позволяя людям самим додумывать несуществующие подробности.
Говорят, через год оборотни жестоко «отомстили» тэккэй. Жена–кумицо — это еще не страшно, а вот теща–кумицо и вся остальная рыжая родня…
Глупый судья
В холодной земле Ляохэ жил старый угольщик. Дети его давно выросли и разбрелись по свету, жена умерла, и единственным близким живым существом для крестьянина был его мул, черный как уголь, который возил в своих корзинах, с белой левой передней ногой. Старик ухаживал за животным, кормил его лучшим зерном, поил родниковой водой и чистил шкуру утром и вечером, а мул платил ему за заботу работой, успевая за сутки сделать столько, сколько не смогут и дюжина тягловых лошадей. Угольщик не чаял души в своем питомце, и годы все никак не могли сломить его волю к жизни.
Однажды крестьянин отправился в базарный день в Наньтин, и оставил мула у входа на ярмарку, привязав к большой коновязи. Но когда старик вернулся, вместо его сильного ухоженного мула на прежнем месте стоял старый худой осел. Горе угольщика было огромно, он хотел уже бежать к начальнику стражи, но один из знакомых велел ему быстрее идти в городскую управу и подать прощение императорскому судье.