— Клянемся! — сказали мы хором. И я по привычке даже отдал Маду пионерский салют.
А что? Маду Владимирович. Не так плохо.
На таможне у нас, разумеется, был перегруз. Из-за тамтама, который оказался очень тяжелым. Вероятно, из-за желтого пуза Уампу-Таки. Мы договорились с каким-то любезным, но уже теплым, как шесть детей Маду, дяденькой, что он переложит тамтам к себе. В самолете про дяденьку мы не помнили, а в Москве забыли окончательно. Вспомнили про тамтам уже дома.
Прошло несколько лет. Что я помню? Венецианские маски? Микеланджелевских качков? Жемчужную предрассветную дымку Тосканы? Рыжий, как моя старая замшевая куртка, Рим? Да, все это я помню.
Но Маду…
Жалко, что у меня нет второго сына по имени Маду.
Кто знает, может, из него бы вышел Пушкин?
Пусть бегают
В вагоне-ресторане поезда Петрозаводск — Москва властно пахло жареным горошком. И в этот царственный запах, как серебряная нить в бархат, вплетался дух сосисок. Я бы даже сказал точнее — сосисек. Молочных. Упругих, розовых и горячих, как пятка младенца.
Петя Челочёсов аккуратно намазал одну сосиску горчицей, другую — кетчупом. Укоризненно покачал головой, почесал лоб:
— Жалко, хрену у них тут нету.
Удивительное дело — человеческие фамилии. Я знал одного огненно рыжего и очень-очень худого человека по фамилии Морковкин.
Маша Менялова, моя соседка по лестничной клетке, мало того, что она работает в обменнике, она еще и пять раз была замужем.
А разве боксер Валуев не похож на гигантский гриб?
Иногда кажется, что вроде бы нет никакой связи между человеком и фамилией, но если хорошенько покопать, связь обязательно найдется.
В случае с Челочёсовым ничего копать не надо. Все Челочёсовы имеют привычку чесать лоб.
Итак, Петя почесал лоб, еще мгновение подумал, крякнул и принялся густо перчить горошек:
— Пиво-то открывай…
— Пожалей печенку, Петь, — сказал я, открывая пиво. — Перец, кетчуп, горчица… Это ж напалм какой-то…
— Не говори под руку. Советчик, тоже мне. Вот страна у нас, а?! Все всё знают: что вредно, что полезно. Как страной управлять — все знают. В собственном сортире, пардон, на седушку не напрудонить — это для нас тригонометрия. А президенту советы давать — это запросто. Каждый суслик — агроном!
— Ладно, чего ты, Петь, завелся-то?
— Вот страна, а?!. Сын — дебил, жена — кретинка, дом — помойка, а сам умнее всех. (Это я не про тебя). Все геополитики. Что ни поп, то патриарх.
Петя закончил перчить горошек. Подумал. Поперчил сосиски. Посолил и то, и другое и спрыснул всё блюдо уксусом:
— Вот теперь съедобно. Как говорил Мао? «Чем хуже, тем лучше». А то: печень, печень… У нас вообще страна людей с тренированной печенью. Понял? Ты-то чего не ешь?
— Я ем…
В моей тарелке был убогий холмик винегрета. Со скрюченной воробьиной лапкой петрушки наверху.
— Да, на этом силосе детей не натачаешь, — вздохнул Челочёсов.
— У меня уже есть два.
— Два! Семья — это что? Семь «Я». Понял? Ладно, давай за удачное завершение нашего похода.
Мы выпили и закусили.
— Попробуй моего, — сказал Петя, протягивая мне вилку с напалмом.
— Не хочу.
— Пробуй, тебе говорят.
Я попробовал. Выпучил глаза и закашлялся. Челочёсов с удовольствием смотрел на меня и почесывал лоб:
— Во! Картина Сальвадора Репина «Глаз вопиющего в пустыне». Запей. Давай: за солнечную Карелию!
Поясню. Мы возвращались из Карелии, где две недели с нашими детьми сплавлялись на катамаранах. Я с моим старшим сыном и Петя Челочёсов со своими четырьмя детьми. Ваней, Машей, Марком и Матвеем. Пятый — годовалый Лука — остался с мамой Таней в Москве. Руководили нами два молодых местных инструктора: Саша и Даша.
Отдохнули мы прекрасно. Было все, что полагается: упорно не разгорающиеся костры, сырые палатки, пороги с катамаранами, застрявшими на камнях, злобное мытье котелков, охота на верхоплавок, гордо именуемая Ловлей Большой Рыбы. Словом, сказка. И вот теперь мы возвращались в Москву. В пробки, офисы и банки.
Многодетные Челочёсовы начали с Вани четырнадцать лет назад. Потом, через два года, родилась Маша. Еще через четыре появился Марк.
Марк сначала планировался как Федя, в честь деда, но Петя Челочёсов решил не мелочиться и воспроизвести на свет всех евангелистов. Наметили Матвея, который послушно явился через два года. А вот Лука задержался на шесть лет. Но все-таки был сделан.
Друзья Челочёсовых называют Челочёсовых «че́лами». Иногда — «бандой мелких челов». Любя, конечно. Хотя мелкие челы — это самая натуральная банда.
Петя и Таня Челочёсовы отличаются абсолютно уравновешенным характером. Вывести из себя этих людей нельзя ничем. В бытовом плане. Поспорить на абстрактные темы — это святое. Но быт Челочёсовых поколебать не может. По этой причине Таня Челочёсова имеет прозвище Тётя Дамба. А Петя именуется так: «Человек, Который Уходит».