С массажа я уползаю, как Маресьев, во сне тревожно мечусь, шепча что-то насчет бесчеловечности бомбардировок Югославии.
Потом наступает утро после операции. Я заново учусь ходить, радуясь, как дитя, своим первым шагам. Неделя на восстановление. В следующее воскресенье все начинается заново.
Вот такая вот она, Лера из Севастополя.
Совсем другое дело — Пупу с Пхукета.
Пупу весит не больше сорока пяти килограммов. Она нежна, как лотос, задумчива, как предрассветное Андаманское море, и тиха, как вечерние тайские джунгли. Меня она зовет «мужчина» («man»). Но это совсем не тот «мужчина», который «мужчина, вас тут не стояло». Это «мужчина» в смысле «ты — мужчина, а я — женщина».
Когда я в первый раз доверчиво лег на циновку перед Пупу, Пупу спросила:
— Как тебя зовут, мужчина? («What is your name, man?»)
— Владимир, — ответил я.
— Мла-вди-рим? — переспросила, жемчужно смеясь, Пупу. Такое смешное и длинное имя. Как дохлый питон.
— Вла-ди-мир, — пояснил я и добавил зачем-то, как мне показалось, для ясности:
— Как Ленин.
Но Пупу Ленина не знала.
И я вздрогнул, неожиданно осознав, что первый раз в жизни говорю с девушкой, которая совсем ничего не слышала о Ленине. И от этого она стала еще во сто раз привлекательнее. Девушка Пупу с Пхукета, которая ничего не знает о Ленине!
Что может быть эротичнее девушки, которая ничего не знает о Ленине? Ведь рассказать девушке о Ленине — это, пожалуй, в чем-то лишить её невинности. Но у меня не было таких мыслей.
Наши диалоги с Пупу во время массажа были похожи на неторопливую, томную перекличку птиц в вечернем лесу.
— Закат («sunset»), — говорила Пупу, задумчиво глядя на ослепительно алый атлас океана. Атлас, натянутый над жертвенным костром.
Пауза. Огненные айсберги облаков тихо растворяются в зеленом небе и становятся призраками. Алый атлас океана превращается в бордовый шелк.
— Да, — говорил я. — Красивый закат.
Пауза. Маленькие пальцы Пупу гладят мои виски, нежно нажимая на какие-то таинственные точки. По телу приятно гуляют горячие и холодные волны. Бордовый шелк как бы пропитывается, набухает темно-вишневым соком океанических глубин, тускнеет, тяжелеет и, наконец, становится горячей черной кровью. Стремительно, как черная хищная птица, на нас падает ночь.
— Красивый морской закат, — говорила Пупу. — Он кончился. Ты любишь закаты, мужчина?
Пауза. Начинают стрекотать какие-то насекомые. Наверное, цикады. Звонко щелкают суставы моих пальцев, выдергиваемых Пупу. От ресторана идет тонкий томительный лимонный запах том яма.
— Я очень люблю закаты, — говорю я сглатывая слюну.
— До завтра, мужчина, — говорит Пупу
— Последнее, что я вижу: небо цвета черного жемчуга. Ломкий, зыбкий силуэт Пупу, перламутровые вспышки зубов и глаз.
— До завтра, Пупу.
— До завтра, мужчина.
И вот я в Москве, и мне снится сон. Я живу в Тайланде, в деревне морских цыган, с Лерой и Пупу. Морские цыгане ведь мусульмане, значит многоженство там того, разрешается. Да, совсем забыл, еще ведь у меня есть эта… базовая жена. Значит так: я живу с ведущей женой, Лерой и Пупу в доме на сваях посреди Андаманского моря. Утром я купаюсь, ловлю крабов вместе с обезьянами и ужу рыбу вместе с цыганами. Потом Лера делает мне утренний массаж. Месит глину моих бицепсов, трещит моими дефективными позвонками, рассказывает о Ленине. В это время моя генеральная жена варит том ям из добытых мною крабов и рыб. Обед. Отдых. А вечером, на закате, Пупу гладит мне виски и пятки. А я любуюсь на заход солнца и рассказываю Пупу о Ленине. И так — изо дня в день, из года в год. И все мы будем жить долго и счастливо. И умрем в один день. А потом родимся снова, и опять будет та же сказка: Лера, Пупу, том ям, закаты, Ленин… И так до бесконечности по неугомонной сансаре — волшебному кругу перевоплощений, пока безжалостная нирвана не оборвет нашу массажно-гастрономическую идиллию. Но это будет не скоро, когда-нибудь потом, через тысячу лет.
Мужское счастье, вот оно!
Только, блин: по четырнадцать баксов в день — это ж на круг почти полштуки гринА в месяц! Еханый бабай! Шесть кусков в год на одних костоломов! Прикинь, блин! И так двадцать жизней. Это же разорёж!
Нет, надо всё обкашлять с моим самоваром. Она по бабкам на раз рассекает. Не то что я.
Три писка
Мой рост — 1 метр 75 сантиметров, если, конечно, не сутулиться. Вес — 77 килограммов, если, конечно, не после четырёх кружек пива.
У меня всегда была только одна заповедная мечта: похудеть на два килограмма. Потому что я с детства знаю: мужчина должен весить столько, сколько в нём сантиметров. Помимо метра. Я плохо выражаю свои мысли, но вы меня поняли.