— Был. Только давно.
Я действительно был в Питере. Раза три. Только вот когда в последний-то?.. Весь вечер я вспоминал. Выходило, что где-то в 91 — 92-ом. Пятнадцать лет не бывал я в северной столице! Позор-то какой. Эх, Вова, Вова, гваделупская твоя морда… Дальнобойщик в трусиках.
Ездили мы тогда в Питер, помню, с моим приятелем, Петькой Колбасиным. По кличке Окорок. Поездка получилась, прямо скажем, странноватая.
Я тогда подрабатывал в одной очень туманной фирме. Фирма занималась продажей якобы породистых щенков. Тогда ещё только начиналась мода на всяких шарпеев, чау-чау и прочие извращения селекции. Я, честно говоря, очень люблю дворняжек. Я и сам — дворняжка. Отец у меня из рода крепостных волжских крестьян, мать — из московско-вятских мещан.
Мою прапрапрабабушку по материнской линии мой прапрапрадедушка купил на рынке. За десять рублей. Она была то ли якутка, то ли бурятка, то ли монголка.
При этом мои волжские крепостные предки все были подозрительно похожи на графа Шереметева. Граф Шереметев (его называли «Шелеметев») приезжал в свои волжские имения один раз в год, на неделю, а потом, аккуратно через девять месяцев, рождалось два десятка крепостных детишек с благородными римскими профилями. И так — сорок лет. Итого — восемьсот графят.
Один раз я зашел на выставку русского скульптурного портрета 18 века. Зашел — и вскрикнул. Вижу — я. Только без очков. Посмотрел табличку: «Граф Шереметев». Так что я — вятско-волжско-московский монгольский граф. Дворняжка. Ну и вот.
Приехали мы с Колбасиным в Питер. На кошмарном плацкарте. У нас были фотографии собак. Типа рекламы. Клиент должен посмотреть по фотографии — и влететь на пару штук долларов. И ещё у нас было три адреса клиентов. С клиентами надо было вести переговоры. Телефонов у нас почему-то не было, а были только адреса.
Приехали мы в Питер, пошли по первому адресу. Где-то, кажется, на Лиговке. Звоним. Открывает дверь старушка. Интеллигентная такая, с бородавкой на носу. Похожа на старуху-процентщицу. Дверь — на цепочке. Колбасин говорит:
— Здравствуйте. Можно Василия Васильевича Кащеева?
Бородавка, глядя поверх цепочки, отвечает:
— Здравствуйте. Кащеев скончался.
— Умер? — спрашиваем.
— Скончался.
Ладно. Скончался так скончался. Это в Москве уимрают. В Питере — кончаются. Идем по второму адресу. Вроде, на Невском. Звоним. Открывает девочка с бантиками. Интеллигентная такая девочка. Щеки все в диатезе.
— Здравствуй, девочка, — говорю я.
— Здравствуйте, господа.
Надо же — «господа»…
— А здесь живет… ммм… Ахмед Абрамович Жмайло?
— Они уехали-с
— Кто — «они»?
— Ахмед Абрамович с супругой-с. И с двумя чадами.
— Куда-с?..
— В эСШа.
— В СэШэА?
— Нет. В эСШаА. Нет в русском языке таких букв «сэ» и «шэ».
— Гм… А надолго?
— Навсегда-с.
Ладно, уехали-с так уехали-с. Вот сикильдявка грамотная!.. Розенталь диатезный!.. Идем по третьему адресу. На Ваське. Звоним. Открывает мужик в майке с бретельками. Теплый. В очках. Очки — битые. Но вид — культурный.
— Можно Петра Иваныча?
— Петр Иванович в запое.
— И надолго он… в нем?
— Сие неведомо.
Ну, неведомо так неведомо. Так мы уехали из Питера ни с чем. Зато с ощущением приобщения к культуре.
Теперь времена изменились. Теперь все по-другому. «Аврора», как известно всем нормальным людям, кроме меня, отправляется с Ленинградского вокзала в 16.30. И через пять с половиной часов, в 22.00, прибывает в Питер. Очень удобно. И пятьдесят с небольшим баксов всё удовольствие. За такие деньги на Гваделупе тебе, извините, в морду не плюнут.
Туда я ехал задом. В смысле — сидел против движения поезда. Пятился, как гоночный рак. Немного мешала тётя в тельняшке, сидевшая рядом.
— Еду вот из Барнаула, — сказала тётя, с хрустом чеша (или «чеся?») тельняшку на животе. — Через Казань. Потом ещё в Москве сутки. Кошмар. Уже неделю помыться не могу.
В общем, могла бы и не комментировать. Но через полчаса тёте стало холодно, она надела куртку, и казанская газовая атака завершилась.
Да, как тактично выразился один мой знакомый американский студент, «русские не дружат с ванной». Это есть. Но ничего, дай срок — исправимся. Не мы одни такие. Один раз летел из Мексики в Париж. Рядом сидел перуанский индеец. Все десять часов полёта я дышал ртом, но всё равно очень сильно слезились глаза.
Потом был Питер. Замечательный город, как и без того знают все, кроме меня.
Господи, до чего же красивый город! Тяжелая, словно намокшая парча северного неба. Самозабвенное бесчинство финского ветра. Шпиль, Колонна, Всадник, всё такое. Сами знаете.