— Месье, вас тут не стояло!
Я отвечаю:
— А у меня у тёщи день рожденья.
Ляпнул, не думал. А он:
— Тогда ладно.
Приезжаю в отель. Отель — шикарный. Роскошь в еле уловимой патине порочности. Ковры, шпалеры, развратно мурлыкающие номер этажа лифты, вазы в стиле какого-нибудь «багатель — рококо — зизи — бонбон», томно-недоуменно растопыренные пятерни пальм, освещение а-ля лунный сумрак Клода Дебюсси в коридорах и прочие цацки империалистического четырех- и пятизвездья.
«Уи, месье», «пардон, мадам», «о-ля-ля, мадемуазель».
У метрдотеля, когда ты ему жалуешься на то, что тебе эти суки вечером не положили на подушку шоколадку с надписью «Спокойной ночи, малыш!», наклон головы чуть набок и на лице — испуганное выражение капельмейстера, прислушивающегося к далекому тромбону, который взял ля-диез вместо си-бемоль.
«О-ля-ля, месье… Какой ужас, месье!.. Шоколадка — это святое, месье…Виновные будут наказаны, месье…»
Метрдотель уходит походкой Раздватриса, спешащего в сберкассу. «Будь здоров, месье», — беззлобно цедишь ему вслед, зеваешь и идешь в номер.
В общем — отель хороший, всё как надо. Спасибо товарищам Х и Y. Приехал я в отель утром, довольно рано. Ещё успеваю на завтрак. Спускаюсь вниз, на законно оплаченный турфирмой завтрак. (Пятьдесят евро, кстати, стоит, сволочь!) НА тебе! Очередь! Стоит несколько чахлых и напрочь занятых столиков, а рядом паровозик из двадцати человек. Ждут, пока счастливчики отштряфкаются. А те, кстати, и не торопятся. Макают свои круассаны в кофе… Поубивал бы! (Шучу).
Я себе думаю: у меня всего два дня в Париже, а я буду, как Ассоль Грея, три часа вашего круассана с кефиром дожидаться? Нетушки. Влезаю без очереди. Какой-то стопроцентный француз в феске мне говорит:
— Вас тут, месье, не стояло.
Я ему:
— А мой внук вчера упал с лошади и сломал себе хвост.
Это из гоблинского перевода. Ляпнул, не думая. А он:
— Тогда ладно, месье.
Что у него там под феской?.. Тишина европейская.
Ну, съел я круассан, поехал в Лувр. Там, конечно, опять очередь. Я снова влез. Какая-то типичная француженка в хиджабе мне говорит:
— А вас тут …
Я ей:
— А я с Ходорковским в одной школе учился.
Что, кстати, правда. Помню, отвесил ему пинок на переменке, а он мне — два. Несправедливо. Сейчас вот он за это и…
Хиджаб на меня смотрит, как папуас на мобильник. Я прохожу без очереди.
И так везде.
— А вас тут…
— А я заслуженный парашютист острова Кирибати…
— А вас тут…
— Да я на зоне миской брился…
Так ни разу в их евроочередях и не стоял Главное, какую-нибудь полную невменялку нести. И уверенно. Глотают на раз. Понимаю, что это неприлично. А что делать?.. Жизнь заставляет.
Где-то в районе квартала Мааре часа в четыре у меня случилась неприятность: сломалась дужка очков. Что делать? Гляжу: «Оптика». Ура. Захожу в «Оптику». Сидит хозяин, роскошный такой дядюшка Соломон. Пейсы — что твой серпантин, разложил их на животе, как осьминог на скале ноги. Борода — как у доброго Карабаса. Смоль с серебром. Шляпа — ковбойский цилиндр. Словом, красота. Тут в Маре, еврейский квартал. Я говорю:
— У меня сломались очки, месье.
— О! — закричал, всплеснув руками и пейсами (по-французски, разумеется) Соломон Карабасыч. — Какое горе! Слышишь, Фаечка! У месье сломались очки! О! Боже же ж ты мой! Такой замечательный месье и такое страшное горе! Я в шоке, Фаечка! Чтоб я не был Соломоном! Вы поляк, месье?
— Нет, я русский.
— О! Слышишь, Фаечка! Этот месье так несчастен! Какое горе у этого месье! У него не только, Фаечка, сломались очки, он еще и русский! Боже ж ты мой! Что ты скажешь за Россию, Фаечка?.. Ничего. А таки Соломон может сказать за Россию только хорошее! О, несчастная страна! Там такие морозы! Там такие революции! «Pogrom» ведь русское слово, месье?
— Да вроде…
— О!..
Ну и так далее.
Через час я вышел из «Оптики» с починенными очками, но без двухсот евро. У нас это стоило бы сто рублей. Но зато я узнал все про Фаечку, которой, правда, так и не увидел, о семье Соломона, о ценах, о погромах… Все это того стоило.
К вечеру, уставший, но довольный, я вернулся в номер. Шоколадка на месте. Я заснул, предвкушая завтрашний день.
В полночь я проснулся от страшного шума. Такое ощущение, что начинается взятие Бастилии. Душераздирающие вопли санкюлотов. Удары чем-то тупым по такому же тупому. Типа пластиковой бутылки по голове. Треск барабанов. Крики. Что-то вроде: «Не трепите наши нервы, отдавайте наши евры!». Или: «Ща ты, блин, толстый, а завтра ты — глист! День твой последний пришёл, глобалист!..» Или: «Когда зарплату отдашь уже?!! Наши дети хотят манже!» Ну и тому подобное в стиле футбольно-пионерских речевок.