И все-таки сказанное Мадумаром обидело старика. «Жалею тебя». Неужели он дожил до такого, сделался жалким? Сердце сжалось, горький комок подступил к горлу, и, не желая показаться слабым, Сарсанбай грубо огрызнулся:
— Вот дурной на мою голову… Ну и жду — так тебя, что ли? Кому ты нужен, кроме Азраила? С каких это пор ты взялся учить меня уму-разуму?
— Не ворчи, — улыбнулся миролюбиво Мадумар. — Что я, не понимаю? Только поверь, каждый базарный день тошнить начинает, вот как увижу твою рожу надоевшую, так хоть спасайся. Сидел бы на пастбище, пас бы своих овец, понадобишься кому — сам найдет… Как бы ты, старый черт, по дороге где-нибудь ноги не протянул!
— Ну уж это не твоя забота, найдется кому схоронить! — Старик уже овладел собой. — Да и упаси боже от чайханщика. Греющий руки на чае и от савана попользуется!
— Так бы и сказал сразу, старый. Только что заварил, на, залей свою злость.
Чайханщик Мадумар налил в пиалу свежего чаю и подал другу, сам присел рядом.
— Ничего не узнал? — спросил уже серьезно Сарсанбай.
— Узнал бы — послал к тебе человека.
Оба помолчали, и Мадумар, почувствовав неловкость, шумно отхлебнул из своей пиалы и спросил:
— Как Зеби, здорова?
— Ничего, не жалуется… — Сарсанбай смотрел в окно. — Еле отпустила сегодня. Узнала, что собрался сюда, в полночь отогнала кобылу на пастбище.
— Не разругал ее? Знаю я тебя…
— Нет. Ей тоже нелегко. Теперь уже не браню.
— Не надо… У нее ведь никого, кроме тебя.
— Да нет, только… — Сарсанбай рассмеялся старческим дробным смешком. — Не ругаю, но зачем она отогнала кобылу? Ведь знает, хоть пешком, а пойду. Да и кобыла прибежит ко мне, только кашель мой услышит. Все знает старуха и отогнала… Зачем?
— Наверное, жалеет тебя, — Мадумар попытался рассмеяться.
Сарсанбай был серьезен.
— Думаешь, мне ее не жалко? Одиночество — несладкая штука. Да ты и сам все знаешь. Но что мне делать? Это такой долг, который должен быть уплачен, — и все тут. Не могу же я взять его с собой в могилу. Она должна это понять. И еще…
— Ассалам алейкум…
В чайхану вошли люди, разговор прервался. Мадумар поспешил к своим чайникам.
Вскоре людской гомон, детский плач, мычание коров слились с выкриками торговцев и возмутили тишину утра, — будто горный поток влился в спокойные воды реки.
Старый Сарсанбай видел сквозь окно — ветхий мостик покачивался под ногами множества людей, как верблюд на ходу.
И в те дни покачивался так же… И когда провожал сына, и когда провожал Хайдарали…
Но только тогда люди шли все в одну сторону, и многие, очень многие не прошли по старому мосту обратно. Кто погиб, кто пропал без вести… От сына полгода не было писем, потом пришло… Он хорошо все помнит — в тот день был со стадом в Узумли, отогнал овец за реку, там на возвышенности только-только пробивалась поздняя трава, и — полдень как раз подошел — стал было доставать из сумки сузьму… И тут от кишлака донесся плач и, отдавшись в горах, вернулся таким громким, что он вздрогнул, почуяв неладное. Поднялся, посмотрел вниз. Увидел — женщина с распущенными волосами кричала, царапая себе лицо, бежала вдоль реки, приближалась. Он вначале не узнал ее, спустился ниже, и тут разглядел синее знакомое платье, и невольно попятился. Увидев его, Зеби зарыдала. «Гафур, Гафур…» — она не могла говорить и, всхлипывая, протянула мужу бумагу. Увидев синий бланк, он понял все. Мадумар тоже получил такое письмо…
Сарсанбай не плакал, только похолодели руки и ноги, застыл на месте. Единственного сына даровал ему бог — и этого отнял.
… А Хайдарали, товарищ Гафура, ушел скоро после своего отца, ушел — и пропал без вести. Сарсанбай сам провожал до старого моста товарища своего сына, больше некому было его проводить. Откуда они с отцом пришли в кишлак, так и не узнал Сарсанбай. Помнил только — дружили они с Гафуром, и было достаточно…
В день отъезда Хайдарали привез ему в телеге двух овец. Тогда ровно месяц исполнился, как получил Сарсанбай извещение о сыне…
— Ата, хочу оставить вам, — сказал, смущаясь, Хайдарали. — Может, мой отец раньше меня вернется — зарезали бы их, погуляли, а? Если вас не затруднит…
— Ладно, сынок, — сказал тогда Сарсанбай. — Пусть походят в стаде. Какие могут быть затруднения?..
На ветхом мосту прощался он с Хайдарали, как с родным сыном, дрожало сердце.
— Дай тебе бог уцелеть, сынок… — И, чтобы скрыть внезапно выступившие слезы, Сарсанбай к самому лицу поднял собранный женой узелок и уж потом протянул Хайдарали: —Возьми, Зеби на дорогу приготовила… Сможешь — навести могилу Гафура… В Сталинграде.