В шуме толпы и прощальном плаче услышал ли Хайдарали эти слова? Сарсанбай не знает, помнит только, как что-то говорил юноша и кивал головой…
Ушли с того дня, с того прощания двадцать пять лет, четверть века. Постарел, ослабел Сарсанбай, а сын его Гафур и названый сын Хайдарали так и остались в его памяти молодыми, сильными парнями. От Хайдарали так и не было никаких известий, и отец его тоже не вернулся. Оставленные Сарсанбаю две овцы разрослись в стадо в сорок голов, и, чтобы не смешивать их с общественными, чтобы с легкостью найти, когда вернется и спросит их хозяин, Сарсанбай каждой повязал на шею красный лоскут.
Но хозяин все не приходил. Жив ли он, мертв ли — никто не мог сказать. Ходил Сарсанбай по учреждениям, расспрашивал людей — но легко ли найти человека, если не знаешь ни фамилии, ни адреса.
Когда друг его Мадумар справил поминки по сыну, кто-то из гостей дал Сарсанбаю совет: «Брось ходить понапрасну, Сарсанбай, не изводи себя. Да и человек, вернувшийся из ада, станет ли разыскивать, вспомнит ли двух овец? Слава богу, голода нет, на базаре овец полно. Если уж ходить — пойди лучше всего на базар. Жив он — найдешь его там». Совет этот пришелся Сарсанбаю по душе, и с тех пор он не пропускает ни одного базара. В обычные дни он бродит со своим стадом от пастбища к пастбищу и усталый возвращается в конце недели домой.
Сколько раз уже председатель говорил ему: «Хватит вам, отец, работать, пусть молодые потрудятся», но старик не согласен. Как же можно согласиться — ведь все равно надо пасти стадо Хайдарали! Кто станет ходить за овцами чужака? А коли и будет пасти — так как пасти, чабан чабану рознь!
Но старость брала свое. Раньше, бывало, неделю на ногах — и не устанешь, а теперь и в полдня так умаешься, что ищешь, где бы присесть, а ведь пасет он сейчас всего лишь те самые сорок овец, — не то что прежнее большое стадо колхоза.
Однажды он устало присел на склоне холма, и вдруг услышал выстрел внизу, и, опасаясь за своих овец, поспешил спуститься.
Под кустами арчи расположились четверо парней: стреляли они по бутылке, поставленной на камень.
Увидев Сарсанбая, один из парней пожаловался:
— Что это, дед, небось вы перестреляли всех кекликов здесь? Черт возьми, ни одного не видно!
— Охота на кекликов хороша зимой. Поохотиться приехали?
— Да, слышали, водятся здесь кеклики, — но вот не повезло.
— Водятся, правда, а много их зимой. Сейчас только время потратите.
— Слушай, дед, — с пьяной развязностью пригласили из-под арчи, — дав-вай сюда, хлебни-ка с нами… — Второй парень наполнил пиалу водкой и протянул старику.
— Не пью, сынок, — старик улыбнулся парням, — сроду в рот не брал…
— Да н-ну, хоть раз попробуйте… Дело есть… — угощавший с усилием поднялся и, пошатываясь, подошел к старику. — Выпейте с нами, ну…
— Не пью! — старик отвел руку с пиалой. — Так что за дело, говорите.
— Эй ты, не приставай к деду, — вмешался один из стрелявших.
— Р-аз так, в-выпью сам. — Опорожнив пиалу, парень коротко выдохнул в рукав. — Слуш-шай, дед… дед, мы приехали охотиться. Нет… Мы приехали по-гулять… Продайте одного барана… сообразим вам… Ну?..
Сарсанбай помолчал, улыбнулся, словно хотел извиниться:
— Вот ведь жалость-то какая, сынок, не могу продать, что поделаешь… Не мои это овцы, да… В кишлак спуститесь, там в любом дворе купите, хоть у меня в доме… А здесь — не могу, это чужое… Поверьте, не пожалел бы для вас…
— Да ну, дед, брось заливать-то!
— Правда, сынок.
— А если мы сейчас сами одну поймаем? — парень оскалил в усмешке зубы.
— Не годится так, сынок, говорю вам — чужие овцы.
— Ну и жаден дед, смотри — баран дороже человека! — Парень рассердился. — Эй, Акбар!
— Чего тебе? — поднялся еще один, совсем подросток.
— Пошли, поймаем сами… С председателем потом договоримся…
Двое направились к стаду.
— Стой! — закричал старик. — Где ваша совесть! Говорю вам — чужие, значит, так! У овец этих нет хозяина, пропал без вести на фронте, двадцать пять лет их пасу, вы что делаете?
Парни остановились, потом повернули обратно.
— Ты прости, отец, не знали мы, — сказал кто-то.
Сарсанбай молчал, губы его подрагивали.
— Извини, отец…
Старик не отозвался. Потом медленно вернулся к стаду.
В базарный день, в чайхане он с горечью рассказал обо всем Мадумару. Чайханщик задумался, потом ответил: