— Мамочка, я боюсь, — прошептала Наташа, прижимаясь к матери.
Фене приказали отойти в сторону. И когда ее старая мать хотела спрятать внучку в толпе, Савка толкнул их туда, где стояла Феня.
Перекличка продолжалась. В сторону было отведено немало семей. В большинстве это были сельские активисты, родственники красноармейцев.
Савка передал список старосте, и перекличка была закончена.
Остальным жителям Хлебодаровки было приказано немедленно разойтись по домам. Оставшихся тотчас окружили немецкие солдаты с овчарками на поводках. Даже собаки предчувствовали приближение кровавой расправы и рвались из рук автоматчиков с такой яростью, что приходилось крепко наматывать на руку ременный поводок, чтобы сдержать их.
Капитан Цейс достал из полевой сумки приказ и прочитал его по-немецки. Там говорилось, что солдаты гитлеровской армии-освободительницы должны убивать каждого подозрительного русского, кто хоть чем-нибудь похож на партизана. Цейс предпочитал не особенно разбираться в том, кто партизан, а кто нет. Он твердо знал, что надо расстреливать всех мужчин, потому что они могут быть партизанами. Всех женщин, потому что они в будущем могут родить партизан. Всех детей, так как они в скором будущем могут стать партизанами.
Офицер-переводчик скороговоркой передал смысл приказа и лишь слово «уничтожение» заменил словом «эвакуация».
Село точно вымерло, когда по улице повели обреченных. Но тишина была обманчивой: десятки встревоженных и сочувствующих глаз следили отовсюду за печальной процессией.
— Куда их повели?
— В райцентр, наверное…
За селом конвой приказал людям свернуть в сторону оврага. Солдаты слегка поотстали. Те, что были с собаками, отрезали путь к дороге. Автоматчики отошли в сторонку, лениво опираясь локтями на висевшие на шее автоматы, и закуривали.
Дальше пути не было. У самого оврага люди остановились. Цейс приказал всем раздеться. Когда офицер-переводчик объяснил распоряжение капитана, никто из обреченных не пошевелился, точно до них не доходил смысл сказанного.
— Шнель, шкоро! — заорал Цейс.
Толпа зашевелилась. Кое-кто стал раздеваться. Феня машинально стянула с головы платок. Ее дочь, когда увидела, что все раздеваются и мама сняла платок, стала расстегивать свой сарафан.
— Дяденька, а туфли снимать? — спросила она, обращаясь к Цейсу.
Офицер перевел, и Цейс усмехнулся.
— Не нужно, Святой Петр и в туфлях примет ее на небо, — сказал он.
Женщины и дети разделись, сложив одежду на земле. Солдаты спокойно покуривали, делая вид, что никого не собираются расстреливать. Это успокаивающе подействовало на приговоренных — никто из них не знал, что сзади установлены замаскированные пулеметы.
Цейс взглянул на часы, потом строго предупреждающе посмотрел на солдат, поднял руку, и с двух сторон по толпе хлестнули пулеметные очереди. Феня увидела лишь, как лицо Наташи залилось кровью. Феня бросилась к дочери и почувствовала, что теряет сознание.
Солдаты зондеркоманды разобрали лопаты и, чертыхаясь, что им самим приходится заниматься грязным делом, стали швырять землю на окровавленные трупы. Савка Чумак ходил за Цейсом и услужливо перезаряжал ему пистолет.
Ночью Феня очнулась. Она выбралась из-под груды тел, наспех присыпанных землей, и поползла. Ослабев от потери крови, обезумев от горя, она ползла по лужам, по камням, сама не зная куда.
На рассвете ее заметили проезжавшие по дороге фашисты. Не добившись ответа, кто она и откуда, раненую подобрали и увезли в районный центр. Так очутилась Феня в той тюрьме, откуда ее освободили партизаны.
Бойцы были взволнованы рассказом Фени. Командир отряда, вопреки уставу и «здравому смыслу», решил оставить ее в лесу: пусть молодые бойцы учатся мужеству у этой сильной и стойкой женщины. К тому же Феня была серьезно ранена и надо было вылечить ее. Шура Дейнего, единственная в отряде девушка-партизанка, ухаживала за Феней. Они поселились в небольшой землянке, которую оборудовали для них бойцы.
Феня выздоравливала медленно. По ночам она пугала Шуру Дейнего вскриками и стонами во сне, а проснувшись, тайком плакала.
Подлечившись, Феня стала в отряде незаменимым человеком. Она стирала партизанам белье, чинила одежду, готовила пищу. Все это она делала с любовью, точно обрела родную семью. Она была предана и благодарна партизанам, ведь они спасли ей жизнь, даже не одну, а дне, потому что вторая, еще неведомая жизнь, то и дело давала о себе знать, вздрагивало живое тельце, билось внутри маленькое второе сердце. Но именно потому, что оно билось, мать обязана была выстоять и вынести любые невзгоды.