И Руди толкнул шофера, чтобы остановил машину. Стараясь говорить как можно спокойнее, он обратился к своему денщику:
— Макс, мы с тобой оказались невежливыми квартирантами… Не поблагодарили русских фрау, как они того заслуживают. Старуха явно партизанка. И мы с тобой предадим великое дело фюрера, если не заплатим им сполна… — И Руди, оглянувшись, выразительно посмотрел на автомат, висевший на шее денщика.
Угрюмо сопя, тот вылез из машины. Было холодно, дул пронзительный ветер, и денщик бегом вернулся к дому бабушки Аграфены. Он не решился войти, а, подняв автомат, стеганул по окнам. Он не опускал автомат, пока не разрядил всю обойму.
Бабушка Аграфена в эту минуту стояла перед иконами в красном углу. Тайком от дочери она молилась, и слезы медленно катились по глубоким морщинам, как по руслам высохших рек.
Внезапно прогремели выстрелы, и сотни осколков от разбитых стекол впились ей в руки и грудь. Закрыв окровавленное лицо руками, она повалилась на пол. Вбежала Мария, увидела раненую мать и с трудом подняла ее под руки.
— Господи… Доченька, я ничего не вижу. — И она простерла перед собой руки, ища опору. Мария уложила ее в постель и помчалась за помощью к соседям.
Немцы стояли в городе два месяца, но в доме бабушки Аграфены никто не поселялся. Случайные солдаты заглядывали, тащили все ценное, пока в доме ничего не осталось. Стоял он с забитыми фанерой окнами, и только сиротливо теплился огонек лампадки.
Забинтованная, точно солдат, бабушка Аграфена умирала. Ее навещали соседи, старались помочь. И когда ее подруга Фатима спросила, утирая слезы: «Что, Аграфенушка, помираешь?» — бабушка отрицательно покачала головой:
— Не хочу умирать на чужой земле, своих дождусь.
— Земля была и остается нашей…
— Нет, пущай ребята придут, хочу красных армейцев увидеть…
Перед Новым годом Красная Армия, наступая, подошла к городу. Завязались уличные бои.
Фатима прибежала передать радостную весть: свои идут!
Бабушка Аграфена, ослепшая и слабая, уже с трудом понимала, что происходит вокруг нее.
Поздно вечером дверь распахнулась и в дом вошли двое рослых красноармейцев в новеньких полушубках, с автоматами в руках.
— Здравствуйте, товарищи! Показывайте, куда спрятались фрицы!
Увидев столпившихся у кровати людей, красноармейцы подошли. Первый, разрумяненный морозом, почтительно снял с головы шапку.
Бабушка Аграфена насторожилась. Она прислушивалась к звукам и, казалось, понимала, что пришли свои. Бледная улыбка затеплилась на ее лице.
— Пришел? — ласково спросила она, думая, что вернулся тот связист, который последним уходил из города и обещал ей скоро вернуться.
— Пришел, бабушка! Все пришли! Гоним фашистов и оглянуться не даем!
— Ну и слава богу, — вздохнула бабушка облегченно и, усталая, впала в забытье. Люди стояли вокруг и ждали, когда бабушка Аграфена откроет глаза, но она их больше не открыла.
1981
ПЕСНИ БОРЬБЫ
ПИСЬМА В ВЕЧНОСТЬ
Киев стоит высоко над Днепром. Когда над Лаврой встает солнце, Днепр становится ярко-голубым. Он виден на десятки километров вокруг, и тяжелые мосты, перекинутые с берега на берег, кажутся игрушечными.
Днепр, величественный и гордый, седой от старины и кипящий молодостью! Сколько тысяч лет несет он свои воды по степям Украины! Сколько событий хранят его голубые воды! Сколько сложено песен про его былую славу!
Здесь жили дикие скифы и проплывали варяги на своих раскрашенных лодках. На самой высокой горе стоял грозный бог славян — деревянный Перун. Здесь князь Владимир крестил свою дружину и киевлян. Здесь бились с врагами чубатые казаки Запорожской Сечи. Тарас Бульба проезжал по этим степям на своем горячем скакуне.
В Октябрьские дни над Днепром грохотали пушки, атаманы рыскали по кручам со своими шайками, и долго плыли вниз по реке герои-мученики комсомольцы, казненные бандитами под Трипольем.
Днепр, величественный и гордый, седой от старины и ярый от молодости. Когда ветер дует с низовья, Днепр темнеет. Белые барашки пены испуганно мечутся по воде, и рыбачьи лодки спешат к берегам.