— Вдорово, мувыки! — говорит он и развалистой походкой моремана подходит к каждому представителю мужского пола, широко размахивает и жмет приветственно руку, а Ермолаеву говорит: — Уди, урод, парфывый: бандит нефоверфеннолетний… Проныра…
Потом звенит в кармане мелочью:
— Фыграем?
— Жди низа, — говорит ему Графин и кричит: — Венские стульчики!.. Молодая!..
— Довдеффа тут, — громко говорит Митяша и всем поочередно заглядывает в глаза. — Фкоро ффем надо на юг подаватфа…
— Ой, на юг! — ехидничает Рязанова. — Тебя только па юге не видали… Может, еще в Италию захочешь, в Ниццу… Мало тебе тут Нелька морду-то царапает, а то бы как раз на юг…
Графин кричит попроще, когда начинается разговор. Внимание Митяше — любят его треп.
— Это он кота вчера сушиться вешал на бельевую веревку, — сказал Федя Костенкин и двинул фишку по карте. — Он его своей велосипедной прищепкой, а тот не будь дурак — да когтями…
— Пип, — кричит Графин, ни разу не улыбнувшись. Рязанова закрывает цифру пятнадцать и продолжает разговор с Митяшей:
— На юг ему захотелось… Там и столбов-то таких нет, где деньги будешь прятать?
— Дура, — говорит Митяша. — Бевать отфюда надо: один ход — в дымоход! Ффем!
— А что такое? — спрашивает Александра Григорьевна.
— А то фто чкоро на нас ледники ф Февера пойдут! Уфеные люди говорят, вымервнем тут ффе… ага…
— Беда-то, — со страхом глядит на Митяшу старушка Цугуноцка. Она каждый вечер с печалью смотрит на играющих, но не принимает участия в игре и не произносит почти ни слова.
— Беда, — соглашается Митяша. — Только другие уфеные говорят, фто, наоборот, мол, тропики тут будут, ага… В кавтой лыве крокодил ф крокодилифой будут проплывать… Как пьяна напьеффя, в лыву-то падеф, те — ам! — и федят. Ага…
— Ох, дурошлеп! — хохочет добродушный Федя. — Ох, не мешай, я сейчас середку кончу!
Митяша послушно замолкает, и снова все погружаются в игру. Графин всем накричал по квартире. Митяше быстро становится скучно. Он говорит Ермолаю:
— Эй, урка… Тебе в магазине водку дают? На, подлефт, деньги, фьевди на велисапеде! Фьевдиф? — И идет на него, растопырив руки. Ермолай не боится и хохочет. Он уже мусолит во рту колпачок от шины Митяшиного велосипеда, а гайку отдал Рязановой вместо фишки.
— Шулик, фасс! — говорит он, указывая на Митяшу. Жулик зевает и подходит обнюхать Митяшу. Тактик от лото Графин, желая выиграть, начинает шифроваться:
— Тронь-ка!
— Три! — переводит Ермолаев.
— Пора любви…
— Восемьдесят девять! — ухахатывается мальчишка.
— Парашютист…
— Шестерка! — Ермолай плачет от восторга.
— Стой! Что за парашютист? — Федя встает из-за стола. — Это почему: шестерка — парашютист?
— Это почему: шестерка — парашютист? — спрашивает и Рязанова.
— Потому что «шестерки» параши носят и у параши спят, — отвечает Графин.
— Гений! — подает с балкона голос Глебов. — Это шутка гения!
— Если шестерка, то я кончил середку! — говорит Федя. — Проверяйте.
Графин начинает проверять, называя числа обычными именами. Но распахивается окно Ганиной комнаты, и женщина в бигудях кричит:
— Лю-у-у-ди-и! Скорей! Ганька повесился-а-а! У-у! Гаврилушка-а! Скорей! Лю-у-уди-и! — И из комнаты слышится ее топот, грохот посуды. На некоторое время сидящие за столом оцепенели. На крик из дворовых сараев-углярок выскочил второгодник Николаев и встал в проеме двери, а за его спиной, то подныривая под мышку, то возникая над плечом, мелькало чье-то белое в кудряшках лицо.
— Глядите! — срывающимся в смехе голосом закричал Ермолай. — Николаев с Федоровой уроки учат!
И сразу все пришло в движение: все бегут, разминая затекшие спины: вытаскивают Ганю из петли, отхаживают, поят водкой. Ганя лежит на тахте, и когда открывает черные от зрачков глаза, то из-под ресниц его выбегают две оживленные слезинки. Рязанова упала на крутом лестничном марше и разбила белое колено. Александра Григорьевна, обняв себя за локти, стоит, прислонившись спиной к простенку меж окнами, жует мундштук. Ганина жена убирает следы погрома на кухне общего пользования.