— Он не первый, злился отец. — Ты порочишь мое доброе имя. И кому-то из них придется ответить за всех. — Арта откашлялся, и, кажется, снова речь его кончилась матом.
— Ой, не пугай!
— Тебе все нипочем, а у меня муторно на душе, кошки скребут. Любой готов меня ужалить: дочь — потаскуха. И подумать только, еще молоко на губах не обсохло…
Поведение дочери Горбуна интересовало меня тогда, однако, меньше, чем история ее покойницы-матери, и это не удивительно: первая красавица сурового берега вышла замуж за тщедушного маленького человека и через год после рождения первого ребенка неожиданно умерла — это не оставляло равнодушным никого. Потому, наверно, я плохо запомнил конец этой семейной ссоры. Однако вскоре понял, что напрасно…
Я захотел узнать о смерти Шарли еще больше. Для этого, естественно, необходимо было отправиться в бильярдную. По пути я встретил Мергена. Но он и слышать не хотел о какой-то другой версии, по его выходило: хватил парень лишка под вечер, сунулся в неспокойное море, а там и достала его буря. Признаться, меня уже слегка раздражала такая предвзятость, и я, когда в бильярдной осталось всего несколько человек, попробовал с ним поспорить. Я спросил, что он думает по поводу крови на виске утопленника. Выяснилось, он и не ведал об этом. Но ему трудно было распроститься с высокомерным отношением к какому-то чужаку. Ведь он местный, их местных, здесь мало, а таких, как Шарли, приезжих, которые больше остаются в памяти у местных как утопленники, он видел не единожды. И потому у него своеобразное отношение к ним, скажем так: особенно не страдает, а ведет лишь учет — когда? Все остальное его не интересует. И к моим рассуждениям по поводу крови на виске он отнесся так же равнодушно.
— Долго ли пьяному удариться о камень? Благо их хоть завались здесь, — сказал он, ни на миг не задумавшись над тем, что рана едва ли могла быть получена в воде — тогда бы она не была такой глубокой…
Но тогда Аман не дал мне выстроить собственную версию гибели Шарли, он сказал: — Человек может погибнуть однажды вне всякой связи с его характером, поступками, то есть так, как погибает порой любое живое существо, неожиданно попав в ситуацию смерти…
Не знаю, как другим, но мне были по душе его рассуждения, только не в связи с обстоятельствами гибели Шарли, а так, сами по себе.
На пятый день утопленница еще не всплыла, хотя должна была, по свидетельству знающих, и даже гораздо быстрее, чем, скажем, зимой.
К этому времени я уже почти сделал свои умозаключения о причинно-следственных связях гибели Шарли и его спутницы, если это на самом деле была его спутница. Тем не менее, я не спешил делиться своими соображениями, а продолжал слушать других…
За бильярдным столом разговор вел Самед. Соперником его был Аман, и потому зрителей вокруг стола толпилось множество.
— Нет, — не соглашался Самед с кем-то из обступивших стол, — это не самоубийство! Неумело стукнув кием в крайний у борта шар, он поспорил и с самим собой: — Если честно, — самоубийство, но только в определенном смысле, так сказать, в фигуральном.
— Это как же? — удивился его собеседник.
— А так. Он был под кайфом и пошел купаться. Я видел — женщина с ним была, симпатичная такая. Они шли к морю. Часов примерно в одиннадцать. Кто же купается в это время? Я еще сказал: куда так поздно?
— То есть ты спросил у них?
— Нет, зачем? Я это сказал себе. Если честно, он сам виноват. Женщина… Готовясь забить очередной шар, Аман, как бы между прочим, спросил его: — Говоришь, он был пьян?
— Вместе не пил, — парировал Самед. — Но и так видно, в чем тут дело. Никто так просто не умирает.
— Что верно, то верно, — глухо отозвался Аман и заключил свою речь точным красивым ударом. Забитый шар, запрыгав, успокоился в лузе.
— Помните, — обратился Самед к толпе болельщиков, — помните, в позапрошлом году один, тоже вот так вот… Еле спасли. Если честно, такая баба была с ним, ребята. Ох!..
— Да было дело, — вяло отозвался кто-то. — Но тот был выпивоха, дай Бог. А этот-то… С кем-нибудь он пил?
Никто не ответил на этот вопрос. Но все же среди нас был человек, который мог бы похвастать этим, и об этом мне было известно больше, чем кому-либо. Но об этом не сейчас…
Самеда позвали к выходу. Он простился с нами, передав кий Мергену, и направился в вестибюль, где росли бутафорские пальмы, и где его ждала симпатичная блондинка.
Будто с уходом Самеда получив право говорить, Аман наконец оправдал мои пошатнувшиеся было надежды. Скорее интуитивно, чем опираясь на твердую логику, я стал догадываться, что Аман еще не рассказал все, что знает о последних днях Шарли. Но я не мог догадаться об истинных мотивах его поведения тогда, впрочем, как и теперь…