Отбежав к обочине, он стал облизывать лапы, не раздавленные в этот раз совершенно случайно. Но всё равно ему было очень больно: пегий наткнулся на острие камня… Может, поэтому, хотя опасность и миновала, он никак не мог успокоиться, вскочив, вдруг злобно залаял вслед сердитому грузовику, канувшему в темноту. А потом, будто поняв, что его лай ничего не изменит, пёс просто улёгся у края помойки. В голове сильно туманилось от голода… В памяти стали оживать прожитые дни, ранее подзабытые им надолго…
Мазанка, где они родились и провели первое, относительно счастливое время жизни, не была похожей на дом, в котором ещё недавно жили люди. Лучи солнца, проникавшие сквозь высокое оконце с выбитыми стёклами и зияющую дыру тонкой глиняной стены, выхватывали и валявшуюся под заколоченной дверью разбитую деревянную чашку-керсен, и черпак без ручки; какие-то тряпки, висевшие на ржавых гвоздях; изодранное платье из домотканой материи-дарайи — всё, что досталось щенятам в наследство от бывших хозяев. По всему было видно, что люди уехали куда-то спешно, даже не успев взять с собой щенную собаку. И в полуразвалившейся лачуге вскоре и появились щенята.
В самом начале, когда мир для них оставался ещё тёмным и подозрительно неудобным, когда у них ещё не прорезались зубы, они изучали всю эту рухлядь по запаху, щекотавшему их неопытные ноздри и несмышлёный мозг. Да и позднее, когда уже открылись глаза, жизнь ещё надолго оставалась такой, какой им показалась в первые дни. Просто к запаху предметов добавились и очертания. Заботливая мать часто исчезала в белой дыре хибары, а затем возвращалась оттуда же с набрякшими сосцами, полными вкусного молока. И после еды щенята, сытые и счастливые, спали, закопавшись в старую солому, собранную когда-то и кем-то. Никому не было до них дела, никто их не тревожил. То, что мать — Большая белая сука, могла на каждый обед находить свежую кость или кусок мяса, и было основой их щенячьего рая.
А что потом? А потом началось знакомство с настоящей жизнью: неприветливой и грубой… В первые два месяца Пегий потерял одного из своих братьев — Белоснежного. А дальше будто кто-то запустил в семью Большой белой суки свою грязную когтистую лапу — не прошло и пары месяцев, как их родное пристанище опустело полностью. Всё катилось от плохого к худшему. И это по мере того, как щенята расширяли круг своей беготни вокруг мазанки.
Однажды щенки проникли в чей-то огород. Забыв об опасности, они играли в цветущем клевере, полном разноцветных бабочек и стрекоз со смешными, выпуклыми глазами. Малышей долго никто не тревожил, и резвились они, как хотели: бегали вперегонки, катались, валялись на молодом клевере. За полдня отсутствия мамы-кормилицы они успели не только вытоптать заметный участок клевера, но и основательно проголодаться. Пришла пора возвращаться домой. Но тут, буквально рядом, появился мальчишка, который, спустив штаны, стал писать. Мальчик не заметил в высоком клевере затаившихся щенят, а не разумным щенятам страсть как захотелось поиграть с ним! Первым бросился он, Пегий — понёсся к мальчишке с лаем, приглашающим к игре. Но мальчик не понял его намерений, и со страшным рёвом кинулся бежать домой. И щенята испугались, не знали, что делать дальше. А мальчик, не переставая орать, улепётывал, придерживая одной рукой штанишки. Так он — стрелой в дом!
Ах, что началось потом!.. Невинное, казалось бы, желание обрести нового друга обернулось для них началом очередных несчастий. Дверь дома, куда влетел мальчик, снова открылась: выскочил щуплый человек со злым выражением на лице. Подбирая на ходу камни, он стал швырять ими в шевелящийся клевер. Щенки — врассыпную, но кое-кто из них всё же успел почувствовать их летящую тяжесть на своем теле. Дрожа от страха, на последнем дыхании они добежали до своей лачуги. Раньше никто так не гнался за ними. Когда преследователь проник в мазанку почти наполовину, закрыв туловищем проём, собачата начали спешно зарываться в солому. Но он не стал входить в дом, ему было достаточно увидеть, где живут щенки. Рассмотрел и спокойно удалился. И щенята поспешили о нём забыть. Когда вернулась Большая белая сука, радость встречи затмила неприятное впечатление от недавнего опасного приключения. А после еды они, как всегда, заснули, некоторые — прямо на сосцах.
Однако на следующее утро, как только их мать исчезла в сияющем проёме стены, прямо там же показался вчерашний щуплый человек с мешком в руке… Он ловил щенят по одному, доставая их за уши из-под соломы, где они пробовали прятаться, и, поймав, засовывал в мешок. Щенки по мере сил оказывали сопротивление, царапая и покусывая щуплого за руки, а тот только похохатывал, приговаривая что-то. Его громкий смех прервался лишь однажды, когда Чернолобый укусил его за палец. Тогда щуплый взвыл от боли по-собачьи, будто был одним из них, и даже присел на корточки. А потом, вскочив, стал сердито оглядываться вокруг. Его взгляд остановился на деревянной чашке… Схватив её, он с размаху ударил по пушистой головке Чернолобого, а вдобавок ещё и выругался: “Слюнявый!” А после, глядя на обмякшего щенка, брезгливо взял его за уши и с отвращением швырнул в мешок. Туда, где уже скулили в тесноте остальные. Последним оставался Алабай — самый упрямый. И когда человек протянул руку, пытаясь схватить его за шею, тот стал энергично защищаться. Щуплый догадался, что его снова могут больно укусить и, смачно плюнув, ретировался. Уходя, гневно буркнул: