На престоле вместо привычного православного креста был рельефно изображён серп и молот, а Евангелие было заменено «Капиталом» Карла Маркса, который придавил своей убедительной массой многочисленные расстрельные списки врагов народа. Канделябры были тоже выдержаны в соответствующем стиле и представляли собой фигуры рабочих, матросов, солдат, крестьян, застывших в стремительном порыве по направлению к главному подсвечнику, стоявшему в центре за престолом, выполненному в виде бронзового броневика с ораторствующим Ильичём на крыше. По стенам этой своеобразной молельни висели посмертные маски революционных лидеров, которые при жизни и не могли предположить, что после смерти в прямом смысле слова попадут на алтарь революции. Сталин по традиции внимательно посмотрел на застывшую в немом укоре гримасу Дзержинского, пристально вгляделся в несгибаемые черты земляка Орджоникидзе и со значением подмигнул маске Кирова — этот любимец партии, убитый бестолковыми чекистами, неправильно понявшими намёки вождя, всегда нравился Кобе.
Да что уже теперь говорить — сделанного не воротишь, а управлять государством в этот критический момент приходится вместе с людьми, далёкими от проницательности и кипучей жизнедеятельности Кирова, который даже в самые трудные минуты находил время для учёбы и простого человеческого отдыха.
Сталин, быстро освоившись в необычной обстановке, достал спички и поджёг специальные свечи, изготавливаемые по спецзаказу из жира нераскаявшихся троцкистов, уничтоженных вождей кулацких восстаний и прочей контрреволюционной нечисти. Затем нашёл страницу в «Капитале» с обильными комментариями Ленина, сделанными на полях чернильной ручкой, и стал тихонько читать, особо не вникая в смысл витиеватых фраз знаменитого немецкого еврея. После утомительного двухчасового чтения, Коба аккуратно погасил свечи, положил под «Капитал» несколько листков с новыми расстрельными списками, которые по причине идущей войны отличались продуманной немногочисленностью жертв, и неслышно вышел, закрыв дверь на ключ. Теперь вождю всех народов предстояло самое сложное.
Как всегда, преодолевая внутреннюю дрожь, Сталин подошёл к стеклянному саркофагу, и, слегка покряхтывая, улёгся на место мумии Ильича. Сразу после того, как он прикрыл глаза, по телу разлилось знакомое ощущение физического единения с Мавзолеем, словно тысячи мельчайших булавок приятным холодком вонзились в шестидесятитрёхлетнее тело вождя, наполняя свежестью и мощью каждую клеточку, каждый сустав, каждый орган чувств. Сталина охватило пьянящее ощущение всепобеждающего бессмертия — он чувствовал себя словно оптический фокус мощных невидимых лучей, исходивших от всех двадцати больших и малых башен Кремля. Со стороны казалось, что над Красной площадью собрался небольшой торнадо, а сам мраморный ступенчатый короб вдруг засиял мерцающими огоньками, подобно огням Святого Эльма с одной лишь небольшой разницей — иллюминация была ярко алого цвета. Который, впрочем, слегка, терялся в морозном ноябрьском воздухе.
Нарастающая мощь ощущений вылилась в концентрацию перерабатываемой энергии в едином центре, которым стал пуленепробиваемый саркофаг вождя прошлого с лежащим в нём вождём нынешним. Апогеем мистического действа стало заранее культивируемое с помощью медитаций сильнейшее чувство ненависти Сталина к своему недавнему политическому партнёру Гитлеру, которое в виде яркой кровавой молнии взметнулось к потолку, полетело через гостевые трибуны Мавзолея, и вонзилась прямо в замерзшее осеннее небо.
…Через два часа изнурённый, но довольный Сталин стоял на трибуне и принимал исторический парад советских войск, уходящих с Красной площади прямо на передовые позиции ближнего Подмосковья. Теперь вождь точно знал, что враг будет разбит и победа будет за нами.
ПЕТЛЯ ВРЕМЕНИ
…Мишка присел за обгоревшим до основания деревом и стал раскуривать козью ножку, прикрывая огонёк ладонью. В белорусском лесу под Гомелем в начале февраля морозы быстро набирали силу. И теперь, поджидая деда Ивана, Мишка отчаянно матерился про себя. Трофейный мундир совершенно не согревал прозябшее насквозь тело. А свой полушубок он с пьяных глаз вчера припалил костром так, что весь меховой подол пришлось спороть. Да и на правом рукаве теперь холодило руку изрядная подгоревшая проплешина.
«Ну… И где же этот старый хер ходит? — Мишка зло прищурился и выдохнул вонючий махорочный дым себе за пазуху — Договаривались же до полуночи у старого пня! Или полицаям снова попался, дедуган хренов? Ну, бля, придёт — ужо я его помну!»