Нам как-то не хотелось верить, что спокойный и благоразумный Рой напугал отца таким вздором. Мой старший брат Герман пошел обратно спать, никак не отозвавшись о случившемся. "У тебя был дурной сон", — сказала мама отцу. Это вывело его из себя. "А я говорю тебе, что он назвал меня Биллом и сказал, что мой час пробил!" Мы пошли к комнате Роя, открыли дверь и на цыпочках подошли к кровати. Рой спал сном праведника: сразу было ясно, что никакой безумной горячки у него нет.
Мама пристально посмотрела на отца.
— А я говорю, что это он сделал! — прошептал отец.
От нашего присутствия в комнате Рой, наконец, вроде бы проснулся и (как мы узнали гораздо позднее) был удивлен и потрясен.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего, — ответила мама, — просто папе приснился кошмар.
— У меня не было никакого кошмара, — сказал отец медленно и твердо.
Стоял он в старомодной ночной рубахе с разрезом на боку, странно висевшей на его высокой худощавой фигуре. Ситуация, прежде чем мы махнули на нее рукой и разошлись по спальням, скорее не разъяснилась, а, как это часто бывало у нас в семье, обострилась. Рой потребовал объяснить ему в чем дело, и мама невнятно пересказала то, что сказал ей отец. Тут глаза Роя засветились.
— Папа всё перепутал: было как раз наоборот! — сказал он. — Это я услышал, как папа встал с постели, и тогда спросил его, в чем дело. "Я всё устрою, — якобы ответил папа. — Билл внизу".
— Кто такой Билл? — спросила мама у отца.
— Не знаю я никакого Билла и ничего подобного не говорил! — раздраженно возразил он.
Никто из нас (кроме Роя, конечно) ему не поверил.
— Тебе приснилось, — сказала мама, — иногда бывают такие сны.
— Ничего мне не приснилось, — сказал отец.
Он уже был на взводе и стоял перед зеркалом на комоде, расчесывая свои волосы парой щеток: кажется, причесывание его всегда успокаивало. Мама рассерженно заметила, что стыд и срам взрослому человеку вскакивать среди ночи и будить больного ребенка только потому, что он (взрослый мужчина и отец) дрыхнул и увидел дурной сон. А надо сказать, что у отца действительно бывали иногда кошмарные сны, и снилось ему обычно, что гонятся за ним Лилиан Рассел с Президентом Кливлендом. Мы повздорили еще с полчаса, после чего мама постелила папе в своей комнате. "Все в порядке, мальчики", — сказала она твердо и закрыла дверь. Я еще долго слышал папино ворчание, прерываемое время от времени односложными сомнениями мамы.
Месяцев через шесть нечто подобное случилось уже между моим отцом и мной. Тогда он спал в соседней со мной комнате. Полдня после обеда я тщетно пытался вспомнить название города Перт-Амбой. Вроде бы, ничего сложного, но я перебрал в памяти все другие города, и даже слова и фразы вроде терракота, Валла-Валла, коносамент, вадемекум, хоки-поки, преамбула и Шуман-Хайнк, но Перт-Амбой оставался неуловим. Ближе всего к нему была, пожалуй, терракота, но и та — не слишком уж близко.
Даже в кровати, я всё еще мучился этой головоломкой и, лежа в темноте, позволил разгуляться нелепейшим фантазиям, будто такого города вовсе нет, как нет и самого штата Нью-Джерси. Я всё повторял и повторял слово "Джерси", пока оно не стало казаться совсем идиотским. Если вам когда-то случалось лежать ночью без сна и повторять одно и тоже слово тысячи, миллионы и сотни тысяч миллионов раз, вы поймете мое состояние. Я стал думать, что в мире нет ничего, кроме меня, и множество других столь же диких мыслей лезло в голову.
Постепенно от этой несусветности мной овладела тревога. Я стал подозревать, что можно свихнуться и от такого пустейшего дерганья ума, как бесплодный поиск терра-фирмы Пиггли-Виггли Горгонзола у Триумфальной Жанны д'Арк Святого Моисея в Пенатах. Мне вдруг неудержимо захотелось хоть с кем-то перемолвиться словом. Я чувствовал, что дурацкое и опасное смешение мыслей и фантазий зашло уже слишком далеко, и если я тотчас не найду названия этого городка и не засну, то и впрямь могу свихнуться. Поэтому я встал с кровати, пошел в комнату, где спал отец и потряс его. "Уг-мм?", — промычал он. Я потряс сильней, и папа, наконец, проснулся с отблеском сна и настороженностью в глазах.
— В чем дело? — хрипло спросил он.
Взгляд у меня, видно, и вправду был дикий, а волосы, всегда непослушные, ночью торчали, как у монстра.