Под "двумя лягушками" он имел в виду двух доблестных французских летчиков, которые месяцем раньше попытались совершить перелет всего через половину земного шара, но, к несчастью, пропали без вести над океаном. Представитель "Таймса" набрался смелости вкратце объяснить Смурчу приемлемые формулы ответов на вопросы в таких ситуациях. Он объяснил, что не следует произносить заносчивых фраз, принижающих достижения других героев, в особенности, героев других стран.
— Кончай, парень! — оборвал его Смурч. — Я их уделал, да? Я им всем воткнул! Так и скажу об этом. Так он об этом и сказал. Ни слова из столь потрясающего интервью не было, конечно, напечатано. Напротив, газеты, послушные тайному директорату, который был учрежден для этого случая из государственных мужей и редакторов, сообщили задыхающемуся в нетерпении миру, что "Джеки", как его вдруг стали называть, согласился лишь сказать, что он чрезвычайно счастлив и что любой смог бы сделать то же самое. Корреспондент "Таймса" написал, что Джеки со скромной улыбкой возразил: "Боюсь, что мое достижение несколько преувеличивают". Этих газетных статей герою, конечно, не показывали, и такое ограничение отнюдь не умерило растущей зловредности его характера. Ситуация и в самом деле принимала серьезный оборот, потому что Смурч бурчал: "пора отсюда сматывать", и его нельзя было более скрывать от нации, жаждавшей узреть своего идола. Да, это был самый отчаянный кризис, вставший перед Соединенными Штатами со времен гибели "Лузитании".
И вот во второй половине дня двадцать седьмого июля Смурч, как по мановению волшебной палочки, оказался в конференц-зале, где собрались мэры, губернаторы, правительственные чиновники, психологи-бихевиористы и редакторы. Он одарил каждого рукопожатием своей вялой влажной лапки и короткой нелюбезной ухмылкой.
— Порядок, ага? — сказал он
Когда Смурч уселся, встал мэр Нью-Йорка и с очевидным пессимизмом попытался объяснить, что следует говорить и как себя вести, когда его представят всему миру, а закончил свою речь высокой похвалой доблести и целеустремленности героя. За мэром выступил губернатор Нью-Йорка Фанниман и, трогательно объяснившись в преданности, представил Кеймерона Споттисвуда, второго секретаря американского посольства в Париже, которому поручили обучить Смурча этикету официальных церемоний.
А небритый герой сидел в кресле, расстегнув рубашку, мял рукой свой замызганный желтый галстук, посасывал самокрутку и слушал с ухмылкой.
— Я усёк, — вдруг заговорил он. — Хочешь, чтобы я там стоял, как пацан, да? Хочешь, чтобы хрюкал перед ними как поросенок на задних ножках, как ваш Линдберг, да? А фиг тебе!
У всех перехватило дыхание, пронесся вздох и сдавленный шепот.
— Мистер Линдберг, — начал сенатор Соединенных Штатов, побагровев от гнева, — и мистер Берд…
Смурч, чистивший ногти складным ножиком, опять подал голос:
— Берд? Этот дурдон пузатый?
В комнату вошел еще один человек. Все встали, кроме Смурча, который продолжал возиться с ногтями и даже не поднял глаз.
— Мистер Смурч, — строго произнес чей-то голос, — Президент Соединенных Штатов!
Кое-кто полагал, что присутствие высшего представителя исполнительной власти несколько укротит нрав юного героя, и Президента, благодаря немалому содействию прессы, удалось тайно доставить в неприметный зал.
Воцарилась тяжелая и мучительная тишина. Смурч поднял глаза и сделал Президенту ручкой.
— Порядок, дядя? — спросил он и начал скручивать новую сигаретку.
Тишина сгущалась. Кто-то сдержанно покашлял.
— Чего мы тут потеем, мужики! — сказал Смурч и расстегнул еще две пуговицы, открыв волосатую грудь со словом "Сади" в татуированном сердце.
Высокие и важные персоны в комнате, вставшие перед лицом самого серьезного кризиса в новейшей американской истории, обменялись обеспокоенными взглядами. Никто не знал, что делать дальше.
— Кончай, мужики, волынить, — сказал Смурч. — Когда я там должен потрепаться на вашей ассамблее? А навар будет, да? — и он недвусмысленно потер большим и указательным пальцем.
— Деньги! — воскликнул, побледнев, потрясенный сенатор штата.
— А ты за так хотел? — спросил Кореш и пустил щелчком окурок за окно. — За так не обломится. Большие доллары надо! — И он стал сворачивать новую сигаретку.
— Большие доллары! — повторил он, хмуро разглядывая рисовую бумагу.
Он откинулся в кресле и одарил каждого из государственных мужей по отдельности кривой ухмылкой, насмешкой зверя, знающего свою силу, улыбкой леопарда, спущенного с поводка в зоомагазине.