— Нет, мы ее, должно быть, не знаем,— разочарованно воскликнула Зина,— все это не то, совсем не то… Я уверена, что она блондинка, нежная, маленькая блондинка, с большими, большими синими глазами — таких нет среди наших знакомых.
— Может быть, блондинка,— сдержанно заметила Анна,— но вернее всего она экономная, рассудительная и вполне порядочная женщина…
— И очень добрая,— сладко жмурясь, добавила Гликерия.
Они находили все новые и новые совершенства в своей будущей золовке. Потом начали строить планы — о том, как они все трое будут приезжать на лето гостить в имение брата — ненадолго, конечно, на неделю, на две… Будут гулять по саду, рвать цветы, кормить кур, собирать грибы. Наконец-то они поживут вдали от городской суеты, подышат деревенским воздухом!
Уже в постели продолжали они свой нескончаемый разговор, не могли заснуть. В их жизнь ворвалось новое, неожиданное, волнующее. Втайне от других каждая лелеяла свою маленькую эгоистическую мечту, которая могла теперь осуществиться. Анна давно уже хотела применить свои экономические способности на каком-нибудь большом хозяйстве. Она уверена была, что теперь ее способности пригодятся, что вдову обкрадывают, что ей нужен опытный руководитель. Гликерия не смыкала глаз, непрестанно наполняющихся слезами умиления. Она мысленно перецеловала всех этих розовых карапузов, которые должны были появиться на свет в недалеком будущем, уже шила чепчики с голубыми и розовыми ленточками для мальчиков и девочек.
Гликерия видела их — целый цветник, этих розовых пухлых, улыбающихся ей, аукающих и протягивающих к ней ручонки. Сначала она решила, что их будет двое, потом четверо, потом пятеро. Они расцветали в ее воображении как райские цветы, с каждым мгновением вызывая в ней все большую жадность, все большую любовь. Она не могла остановиться ни на ком из них, никакое число не удовлетворяло ее. Ее высохшее, обездоленное, одинокое сердце старой девы снова начинало трепетно биться, наполняясь неудовлетворенной жаждой материнства, этой пожирающей глубокой страстью, которая тлела где-то долгие годы. Наконец, Гликерия разрыдалась, уткнувшись лицом в подушку, колыхаясь всем своим тучным неуклюжим телом, не отдавая себе отчета, почему плачет — от тоски или счастья.
Тогда к ней подбежала Зина и, нагнувшись над ней, прошептала взволнованно:
— Глишута, Глишенька, о чем ты?
Та ответила сквозь усилившиеся рыданья:
— Мне хорошо, мне так хорошо…
А Зина, гладя сестру по волосам, молвила мечтательно:
— Мне тоже очень хорошо… Я все время мечтаю… Я представляю себе, как они друг друга любят — это так сладко…
Она смотрела в темноту комнаты, слушая легонький храп Анны, но мысли ее были далеко. Она еще не перестала надеяться, еще могла мечтать: ей не было тридцати лет. Может быть, только она одна из всех сестер знала, что такое любовь, любовь к мужчине, к этому сверхъестественному существу, неодолимо притягивающему ее к себе, несмотря на весь ужас, какой она испытывала перед ним, когда он принимал определенные формы, когда она искала его и находила среди людей ей знакомых.
Теперь она все свои мечты о любви — немного наивные, немного романтичные, достаточно нелепые, потому что они были созданы не жизнью, а фантазией,— перенесла на брата. Ах, как очаровательна, как божественна должна быть любовь этого счастливого человека. Пройдет несколько дней, и эти стены услышат самые пылкие слова, самые горячие признания…
Наутро сестры встали несколько усталые, смущенные, выбитые из колеи. Но вскоре ими овладела лихорадочная поспешность. Они перевернули вверх дном всю свою маленькую квартирку, устраивая комнату для брата. Они готовы были снести в эту комнату все, что у них было. Каждый раз то одна из них, то другая находила, что чего-нибудь не хватает.
Наконец, через четыре дня томительного ожидания, брат приехал.
Он заключил каждую из сестер в объятия, нашел, что они великолепно выглядят, что они ничуть не постарели с последней их встречи, потом фыркал и полоскался у себя в комнате, довольным баском отвечая на тысячу вопросов, которые ему задавали сестры, волнующиеся за дверью.
Он ходил большими твердыми шагами по крашеному, начисто вымытому полу, и стук его шагов, громких мужских шагов, наполнял всю маленькую квартирку — беззастенчивый и торжествующий. Как давно здесь не было слышно мужского голоса. Потом Николай закурил, и сизый дымок поплыл из комнаты в комнату.